Не вышло отогнать противника. Ещё пуще на нас накинулись. Пришлось покрутиться, вспомнить пилотажные навыки, помянуть нехорошими словами решение командующего. Но это же не манёвренный истребитель, это тяжёлая машина. Да ещё и загруженная по максимуму горючей смесью. Что неслабо так давит на нервы. Да, самолёт вроде бы как забронировали на заводе, но… А если какая шальная пуля обходную тропинку найдёт, да ёмкость продырявит? Даже плечами передёрнул от такой возможности. Нет уж, нечего фантазировать. Поэтому нервы и жопку в кучку, стиснуть зубы и работать!
И мы дали копоти! Четыре мотора вытягивали машину на крутых виражах так, что только плоскости не трещали. И четыре же наших пулемёта дружно скалились огнём на все четыре стороны и огрызались свинцом. В грузовой кабине естественная вентиляция не справлялась, пороховой дым пробирался и к нам – лез в нос, щипал глаза.
Сбили ещё одного крестового, но и нам хорошо досталось. Мало того, что крылья дырявили, так и по борту раз-другой шальной очередью прошлись. Чудом бочки и основной бак не зацепили. Бомбовый отсек у нас хоть и имеет лёгкое бронирование, но всяко бывает…
Крутился, перекладывал рули из одного крена в другой, виражил. На вертикали не лез, не с нашей массой и габаритами подобные фортели выкидывать. Довыёживался! Послушал кое-кого на постановке задачи, дал себя уговорить! …«Не рискнут немцы с австрийцами на «Муромец» нападать! Огневой мощи испугаются…» А они взяли и не испугались! И сейчас грызут нас со всех сторон. Несут потери, но не отпускают! Вцепились крепко. Как те шавки в медведя…
В очередной раз оглянулся за спину. В грузовой кабине сизый дым плавает, клубится. Успел заметить оскаленную физиономию Маяковского, приникшего к прикладу пулемёта. Молодец! А впереди внизу на земле железная дорога мелькнула, и уходит за обрез моего стекла эшелон. Тянется по белому снегу длинной сосисочной ниткой в чёрном паровозном дыму. Военный! Пусть и промелькнул перед глазами за один краткий миг, но ошибиться я не мог. Уж пушечные-то стволы даже с такой высоты можно разглядеть. А в вагонах (очень я на это надеюсь) – или снаряды, или живая сила. Или и то, и другое вместе! И в голове состава, сразу за двумя паровозами (о как у меня эта картинка отпечаталась! Даже паровозы посчитал!) несколько пассажирских вагонов сверкают окнами. Если эшелон воинский, то это наверняка командование? Как раз к городу эта сосисочная нитка подходит, на забитую составами станцию втягивается. Теперь понятно, откуда здесь такое воздушное прикрытие, и почему они так плотно на нас навалились…
А мы крутимся в правом вираже.
— Малый газ! — командую Смолину.
Инженер тянет на себя рычаги управления дроссельными заслонками и не спускает глаз с указателей оборотов.
Правую педаль в пол и штурвал от себя! Вот сейчас и проверим, достаточно ли надёжные самолёты клепает Сикорский!
Всё! Неба не видно! Почти переворот со снижением! Во всех окнах белая в чёрных подпалинах земля. Сыпется на лицо с перевернувшегося пола непонятно откуда взявшийся мусор, виснет пылью в кабине. На какое-то мгновение зависаем в невесомости, падаем и падаем вниз, скользим-плывём в потоке! Краем глаза вижу, как медленно-медленно крутится винт второго мотора. И только одна мысль стучится в голове (все остальные, похоже, тоже «зависли») – лишь бы топливные насосы не хлебнули воздуха!
Медлить нельзя – скорость-то растёт! Начинаю плавно выходить из снижения, одновременно доворачивая машину носом на эшелон и станцию. Нет, не из пикирования, как бы мне ни хотелось, а именно из снижения. Всё-таки угол у нас не такой уж критичный. И до такой степени рисковать людьми и машиной я не стал. Зато противник ну никак не ожидал от нас такого резкого фортеля и на какой-то миг растерялся, дал возможность оторваться.
А мы этот шанс использовали на все сто. И сейчас все самолёты с крестами не лезут к нам со всех сторон, а висят у нас на хвосте вытянутой стайкой. То, что нужно! Ну, Миша с «Максимом», твой выход!
И высота у нас уже на целую тысячу метров меньше – потеряли за время снижения. И самолёт потихонечку уменьшает угол, выползает из затянувшегося снижения, кряхтит от натуги фанерной обшивкой, скрипит тросами и балками лонжеронов. А я короткими движениями штурвала на себя постепенно вывожу машину в горизонт и не свожу глаз с левых нижних плоскостей. Выдержали бы они… Так, по прогибу, и ориентируюсь. Класс, правда?
Ну а если уж совсем честным быть, то перегрузка не такая уж и большая. Больше всего опасался за моторы. Всё-таки в момент ввода она (перегрузка) в какой-то момент была отрицательная. Но нам повезло, двигатели продолжают работать. Похоже, или молодёжь у нас на заводе в моторном цеху толковая работает, или мы совсем недолго на критических режимах находились. А скорее всего, и то, и другое вместе…
На выходе теряем ещё около трёхсот метров высоты, зато и скорость соответственно тоже уменьшилась. Даже машина вздохнула с облегчением, вышла в горизонтальный полёт, начала потихоньку нос задирать. И угол атаки пошёл вверх. Можно и обороты моторам добавить. Открываем люки, готовимся к сбросу смеси. А в кабине начинает тарахтеть и захлёбывается кормовой пулемёт Лебедева, давится очередью. Как не вовремя!
Оглядываться и хоть как-то реагировать на затык нет возможности – всё внимание на лакомую цель. Заходим на неё с хвоста. Штурман приник к прицелу, в одной руке расчётчик, в другой карандаш, губы шевелятся, кривятся – что-то выговаривает сам себе.
Не отрываясь от прицела даёт мне команду отмашкой в нужную сторону левой ладонью и тут же показывает на пальцах, на сколько градусов довернуть. Потом спохватывается и дублирует команду голосом. Слетались мы экипажем, с полузнака-полужеста друг друга начинаем понимать…
Встаю на боевой, замираю на курсе. И только сейчас осознаю, что кормовой пулемёт вновь продолжает свою песню. Только уже другим голосом, не «Максимовским». «Мадсен» подключился.
— Готовность! — и штурман поднимает руку.
— Сброс! — падает вниз ладонь.
И я дублирую команду, ору во весь голос, перекрикивая и рёв моторов, и грохот пулемёта за спиной.
Оглядывается назад Смолин, сидит в таком положении какое-то время. Уходят бочки.
— Есть накрытие! — довольный доклад штурмана проливается елеем на сердце.
— Бомбы сброшены! — повторяет доклад инженер (невозмутимо, как всегда), разворачивается, смотрит на меня и поправляется. — Бочки сброшены.
Закрываем люки и начинаем виражить в попытках сбросить хвост. Без груза совсем другое дело! Можно и повертеться. Только вот что-то противника у нас прибавилось! Пора удирать-уходить…
А уходить некуда. Зажали со всех сторон, даже сверху придавили. В грузовой кабине светлые лучики из пулевых пробоин солнечными нитями паутину плетут – продырявили нам аппарат крестовые.
Чихнул четвёртый мотор, задымил, полетели щепки из расколотого удачной очередью противника винта – пришлось экстренно выключать двигатель. Вибрация-то сразу пошла такая, что челюсть нижнюю не удержать было. Огненной вспышкой окутался подобравшийся слишком близко очередной «Альбатрос», скрылся где-то за нашим хвостом. И отшатнулись в разные стороны вражеские самолёты. Отошли, отступили словно по команде, но не отстали, держатся в отдалении. Да сколько же у них топлива? Глянул на часы, а времени-то прошло всего ничего, от силы минут двенадцать-пятнадцать с начала боя.
