Самолёт проскальзывает вниз по склону на спине несколько десятков саженей до редкого леса на опушке, оставляя за собой на поляне разбросанные во все стороны куски собственного тела, перепаханную мешанину из снега, травы и земли. Подминает под себя несколько заснеженных деревьев на самом краю леса, разворачивается от удара и останавливается, уткнувшись бортом в огромные величавые ели. Вновь на всю округу жалобно трещит и стонет изломанной конструкцией, стряхивает на себя погребальным саваном кучу снега с еловых ветвей и навсегда замирает под снежной массой.
Шипят и потрескивают остывающие моторы, на всё поляну слышно, как звонко капает на землю стылыми каплями растаявший на горячих цилиндрах снег. И по всей округе разносится сильный запах бензина.
— Экипажу покинуть самолёт! — хриплю и отплёвываюсь от заполнившей рот крови.
А как не хрипеть, если висишь на привязных ремнях вниз головой? В груди болит до того сильно, что не то, что сказать, вздохнуть невозможно! И голова… Даже не верится, что она не оторвалась, а всё ещё на своём месте находится.
Тянусь и толкаю в плечо Смолина. Промахиваюсь и повторяю попытку. На такое простейшее движение уходят все мои силы. Борттехник обвис безжизненно на ремнях. От толчка мотается туда-сюда голова, а признаков жизни нет. Мёртв или… Надеюсь, что или… Сбрасываю перчатку, собираюсь с силами и нажимаю на язычок замка. Чудом успеваю придержать товарища за рукав. Секунды задержки хватило, чтобы и тело само перевернулось, и парашютный ранец из чашки сиденья выпал. А дальше держать невозможно, да и, к моему огромному облегчению, не нужно. Разжимаю пальцы, отпускаю рукав куртки, и Смолин мягкой кучкой складывается на полу.
За спиной зашевелился кто-то, закашлялся. Живые, значит. Знакомо звякнуло в грузовой кабине замком ремней, и чьё-то тяжёлое тело глухо бухнулось вниз. От сотрясения зашуршал снег снаружи, просыпался через разбитые окна в кабину, потёк сухими струйками на осколки стекла.
Поднимаю руку вверх, пытаюсь расстегнуть замок привязных ремней. Ну не вниз, это точно. Внизу как раз сейчас моя голова находится. Со второй попытки (рука уже настолько тяжёлая, что сил еле-еле хватает на эту попытку) получается это сделать, и я падаю на ставший полом потолок кабины, в накапавшую из разбитого носа красную лужицу. И успеваю каким-то чудом сгруппироваться и не сломать себе шею.
Лежу несколько долгих мгновений неподвижно, восстанавливаю силы и дыхание. Ладонью смахиваю кровь со лба, протираю глаза. Разворачиваюсь и привстаю на локтях. На руки даже опираться страшно – всё усеяно осколками стекла. Порезаться можно на раз. И уж коли уцелел после такой посадки, то попусту лишний раз себя травмировать как-то не хочется.
Оглядываюсь, подбираю перчатку, подтягиваю за ремешок свою командирскую сумку, со второго раза запихиваю в неё полётную карту, сажусь на корточки. Кажется, цел. Хрипы и боль в груди не в счёт. А кровь из носа уже почти перестала течь.
Привстаю осторожно, хватаюсь за кресло над головой. Точно, цел, потому как стою. Повезло. Становится ещё легче, восстанавливаюсь на удивление быстро.
Снимаю подвесную с инженера, тяну его за собой в грузовую кабину. Ногой отпихиваю в сторону расколотый корпус передатчика. Связи у нас больше нет, понятно. За переборкой мне помогает Семён. Это он здесь копошился. Укладываем Олега Григорьевича у выходного люка, по мере возможности выпрямляемся. Оглядываюсь на неподвижные тела:
— Живы?
— Прохора убило, — правильно понимает мой вопрос казак, кивает в сторону и крестится.
Наш новый стрелок. Совсем недавно к нам в экипаж попал и так недолго пролетал. Это он у нас левый борт оборонял… В этом бою он первым противника сбил. И не уцелел.
Сдёргиваю шлем, крещусь вслед за Семёном. А взглядом так и шарюсь по сторонам.
— Штурман?
— Живой. Хорошо, что успел пристегнуться. Да не повезло ему немного при падении. При кувырке, — кивает головой в сторону кабины, — темечком о держатели знатно приложился. Про Лебедева ничего не знаю, ещё не лазил в хвост. То, что Володя ранен был, так ты это знаешь… Правда, он пока тоже без памяти лежит.
— Мишу полезу проверю, — всматриваюсь в темноту хвостового отсека.
— Может, я полезу?
— Нет, я сам. Ты пока собирай всё в кучу. Аптечку, оружие. Еду…
Приседаю, и на полусогнутых, с помощью рук, пробираюсь к кормовому пулемёту. Скрипит под коленками рваная фанера, цепляется за одежду острыми зубьями щепы. Скользко. И здесь полно снега набилось…
Натыкаюсь рукой на Мишину ногу, на ощупь ищу вторую, крепко вцепляюсь и тяну на себя изо всех сил. С трудом вытягиваю на пару метров и останавливаюсь. Дальше ничего не получается – куртка моего товарища задирается, за что-то цепляется, сводит на нет усилия. Останавливаюсь, перебираюсь вперёд, убираю зацеп, переворачиваю Мишу лицом вверх. Смахиваю пальцами снег и приникаю ухом, слушаю. Живой, дышит!
Разворачиваю кое-как бессознательное тело головой вперёд, протаскиваю ещё немного, а дальше подключается на помощь Семён. Вдвоём получается гораздо лучше и легче. И не цепляется ни за что…
Как раз и штурман пришёл в себя. Да и Михаил начал потихонечку подавать признаки жизни. Пришёл в себя, затрепыхался слабо, открыл глаза:
— Где мы? — осмотрелся по мере возможности (тащим-то его за воротник куртки), и уточнил вопрос. — Все живы? Что со мной?
— Прохор убит, — как раз дотащили и уложили его рядом со штурманом. — Встать сможешь?
— Сейчас попробую…
Заворочались оба на пару с Фёдором Дмитриевичем, кое-как утвердились на ногах, помогли друг другу. Стоят, пыхтят. Хоть здесь обошлось без переломов. И Смолин завозился. Тоже в себя пришёл…
— Нужно выбираться наружу и уходить в лес. Выползаем отсюда, забираем НЗ, пулемёты. Самолёт сожжём…
Выбрались, осмотрелись.
— Прохора здесь похороним? — Семён присел на корточки рядом с телом стрелка-радиста.
Хорошо хоть в небе чисто. Австрийские самолёты всё это время над нами кружили, тарахтели, только минут несколько, как улетели. Тогда-то мы и вылезли наружу. Не специально, совпало так.
Первым делом наверх глянул, осмотрел небо, потом самолёт. Ну и наш короткий путь после приземления не обошёлся без осмотра. Доселе нетронутый склон огромной поляны как будто вспахан – из перемешанного с землёй снега густо торчат обломки веток, пучки сухой травы и куски дерева с перкалью. Винты и киль, пока не обломились, хорошие такие борозды проделали.
Сначала была у меня мысль сходить посмотреть, на что это мы налетели, да после первых же шагов забуксовал в этой рыхлой мешанине, резко передумал. Да и какая теперь разница, на что именно налетели…
— Семён, карманы проверь, — глазами показал на тело товарища. — Нужно документы забрать. Семье отправим…
— Здесь похороним? — передал мне содержимое карманов Прохора казак, кивнул на разрытую землю.
