– Так думают далеко не все, Ниночка. Точнее, за исключением тебя, наверное, только я сам. Да и я, вероятно, тоже не считаю этот мир своим…
Он смолк, и Нина слышала, как в полной тишине тикают часы – тик-так, тик-так, тик-так…
Словно отсчитывая последние секунды их отношений, которые переживали, судя по всему, самый сильный кризис с момента их знакомства.
– Женечка, но какое это имеет значение? – вскричала Нина, а доктор ответил:
– Для тебя – никакого. А для всех остальных – огромное.
И тихо добавил:
– Хотя ведь и для тебя наверняка тоже огромное, не так ли, Ниночка?
И снова это невыносимое: тик-так, тик-так, тик-так…
Девушка, чувствуя, что у нее на глазах слезы, заявила:
– Ну почему мы сейчас говорим об этом, Женечка? Кстати, может, тебе просто поведать всем правду и рассказать, откуда ты пришел?
Тот упрямо качнул головой, и Нина взмолилась:
– Ну почему нет? Почему ты скрываешь?
Может, потому, что в литературном мире, откуда он бежал, он совершил преступление? И, не исключено, даже и не одно?
– Нет, Ниночка, мы об этом уже много раз говорили, и я ничего никому говорить не буду. На то есть свои причины. И вообще, я не обязан ни перед кем оправдываться, доказывая свою невиновность. Но тут, у вас, меня изначально считают потенциально способным на любую пакость только по той причине, что я, хоть и такой же, как ты, все же иной!
Нина закричала:
– Я так не считаю, Женечка!
Правда не считала?
Он, вздохнув, произнес:
– Увы, Ниночка, и ты тоже считаешь. Правда, не так, как другие, но все равно, постоянно расспрашивая меня о моем прошлом, доказываешь мне: принять меня таким, какой я есть, ты не можешь. Вернее даже, не хочешь!
Он опять поднялся с явным намерением уходить, и Нина, вскочив с табуретки и перегородив дверной проход, безапелляционно заявила:
– Пусть и считаю, на это у меня, как и у тебя, Женечка, есть причины. Но это не значит, что я такая же, как и все. Я ведь готова тебе помочь здесь и сейчас. В отличие от всех остальных. Весь вопрос в том, готов ли ты принять мою помощь?
Доктор, стоявший уже напротив нее, смотрел Нине в глаза, и девушка не отводила взгляд. Да, в их взаимоотношениях было много недосказанностей, обид и разочарований, но от этого она любила доктора Дорна, своего доктора, только сильнее.
А вот он ее?
Тот же, вдруг широко улыбнувшись, подошел к Нине и поцеловал ее. Причем так страстно, как уже давно не целовал.
Ну да, они ведь были каждый в своем литературном мире и виделись урывками.
Может, зря?
– Значит, поможешь? – спросил он. И Нина, в ответ целуя его не менее страстно, после долгой паузы, во время которой для них не существовало ни единого иного мира, кроме этого, в котором не было никого, кроме них самих, с готовности подтвердила:
– Помогу!
И, подтолкнув доктора Дорна обратно к табуретке, сказала:
– Ну а теперь продолжай свой рассказ! Ты ведь знаешь, кто подлинный информатор, который сливает конфиденциальные сведения парижскому профессору?
Доктор Дорн, уже не хмурясь, а улыбаясь, с аппетитом прикончил принесенные им для Нины пирожные и ответил:
– В этом-то и суть, что нет. Хотя есть у меня пара зацепок, которые я в последнее время и прорабатывал.
Ага, вот чем объяснилось его долгое и частое отсутствие!
Отсутствие, которое явно не пошло на пользу их отношениям.
– А парижский профессор? – спросила Нина. – Он знает?
Доктор повел плечами.
– Он знает, что информацию ему поставляет доктор Дорн. А кто для всех доктор Дорн? Это я!
У Нины на языке вертелась фраза о том, что, если бы доктор, ее доктор, сообщил всем, и ей тоже, кем является на самом деле, это, возможно, все упростило бы и даже сняло с него обвинения… Но она так и не решилась сказать это вслух.
– И вообще, Ниночка, моя подлинная сущность не имеет отношения к сливу информации!
Не имеет, с этим Нина была согласна, но заставляет всех думать, что ему есть что скрывать – и что он способен на любое преступление.
Всех, кроме нее самой.
Кроме нее самой?
– Но тогда кто? – спросила Нина, не желая снова вступать в бесплодную и столь опасную для их отношений дискуссию.
И доктор Дорн усмехнулся:
– Если бы я знал, то сам бы вывел на чистую воду информатора, который использует мое имя, подставляя меня под удар наших литературных дементоров. А они ведь ведут меня, Ниночка, и рано или поздно схватят…
Нина резко заявила:
– Как схватят, так и отпустят! Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, Женечка!
Хотя сама понимала, насколько наивно звучали ее слова. Тех, кто оказывался в руках литературных хранителей, никогда больше не видели.
Ни живыми, ни мертвыми.
О том, что происходило с несчастными, ходили разнообразные жуткие слухи. И все сходились в том, что в лучшем случае их отправляли в своего рода ссылку в какой-то кошмарный литературный мир (коих было великое множество, взять того же Стивена Кинга!) – без возможности выбраться оттуда.
В лучшем случае.
А в худшем? Думать об этом не хотелось.
Нина знала, что не допустит ничего подобного в отношении доктора, ее доктора. Однако тут стенаниями и пустым сотрясанием воздуха помочь было нельзя, требовалось действовать.
И она была к этому готова.
– Дело в том, что они работают над тем, чтобы лишить меня возможности переходить через портал, Ниночка. И у них это получается. В последний раз я едва сумел открыть дверь, и дело вовсе не в том, что я не завершил свою миссию, а в том, что они используют свои технические возможности, чтобы запереть меня там, как в тюрьме.
– Но это же незаконно! – заявила девушка.
И доктор усмехнулся:
– Ну, для них я и сам вне закона. Ты же знаешь, как обо мне многие думают, в особенности среди власть предержащих в сфере литературных порталов: выскочка, шпион, предатель.
Нина знала. И доктор привел еще самые невинные выражения.
– Ты не можешь ходить, Женя, а я могу. Итак, что ты сумел выяснить?
Доктор, снова достав из кармана пиджака книжку парижского профессора, хлопнул ею о кухонный стол.
– Это – его первая, и, думаю, искать надо именно в этом литературном мире. Я пытался, но к однозначному результату не пришел…
