Я молчала.
— Послушай, я не намереваюсь тебя пытать. В этом нет необходимости, да и мне это совершенно неинтересно. Все наказания будут выражаться исключительно в постановочных сценах, большей частью финальных, а сам процесс навсегда останется за кадром. Разоблачить нас ни у кого не получится, но на случай подозрений у нас есть прекрасная защита — заживляющий гель, надёжно уничтожающий любые следы насилия. Да, его не принято давать рабам, однако прямого запрета не существует. Нужно лишь иметь солидное основание для его использования, и я его найду. Правду будем знать только мы.
Я задумчиво посмотрела на Инквизитора.
— Ты не обязана верить в успех. Я совершенно не хочу тешить тебя пустыми надеждами. Считай это просто перерывом в тяжёлой работе посудомойки.
Непроизвольно покосившись на свои руки с истончившимися, обгрызенными ногтями и потрескавшейся кожей, я вдруг отчётливо поняла, что впервые в жизни пытаюсь сдаться, даже не попробовав ничего сделать. Я почти сломалась, прогнувшись под новые условия настолько сильно, что выпрямиться самой было просто нереально… И чувствовала, что так продолжать нельзя. Нельзя упускать шанс, даже такой маленький и невесомый.
— Останься, пожалуйста. Дай мне возможность тебе помочь. Я очень хочу попытаться.
Когда-то давно именно знакомство с Лаулем перевернуло всю мою жизнь, заставив покинуть привычную среду обитания и окунуться в мир, полный боли, предательства и разочарований. У меня были веские причины опасаться своего нового господина, но не доверять ему резона не было. Он всегда был искренен в своих желаниях.
— Хорошо. — Резко вскинув голову, выдала я. — Какие у меня будут условия существования?
Получив моё согласие, Инквизитор удовлетворённо выдохнул и блаженно откинулся на спинку:
— Сейчас ты пойдёшь в душ. Камер там нет, только микрофоны, поэтому о слежке можешь не беспокоиться. Потом ляжешь спать и будешь спокойно отдыхать до обеда. К сожалению, ночевать тебе придётся на полу, но я приготовил матрас с подушкой и одеялом в углу за кроватью, так что это будет не так уж и плохо. Утром у меня дела, а днём мы сыграем первый акт нашей пьесы. Пообщаться нормально завтра, скорее всего, не получится, но мы восполним это в другой раз.
— А мои обязанности? — На всякий случай поинтересовалась я. — Только быть телом для битья или что-то ещё?
— Какие-нибудь пустяки, вроде регулярной уборки помещения и выполнения моих текущих просьб.
— Ты хотел сказать «приказов»?
Лауль виновато усмехнулся:
— Не стоит прятать от императора такую мелочь.
— Согласна.
На этом разговор был окончен.
Инквизитор потянулся к столу, а я поспешила спрятаться в ванной, не имея никакого желания смотреть, чем он собирался прикрывать свои тёмные делишки… Ещё успеется.
Пока же меня ждал душ с горячей водой, более-менее мягкая постель и сладкий полноценный сон…
Как же долго я об этом мечтала!
От прошлого не сбежать. Признание
К своему новому положению я привыкла довольно быстро, и вскоре оно уже не казалось мне чем-то особенным. Сутки всё так же длились тридцать часов, на смену долгим дням приходили короткие ночи, чтобы снова поменяться местами… Ничего необычного.
Своё слово Лауль держал и действительно меня не трогал. Он вообще почти всё время где-то пропадал, обычно возвращаясь уже после захода солнца. И, откровенно говоря, меня это не радовало.
Нет, Инквизитора я так и не простила, просто ввиду практически полного отсутствия работы, большую часть времени я откровенно скучала в одиночестве. Иногда, правда, он давал мне возможность развеяться и брал сопровождать его на какие-то незначительные мероприятия, однако там мне всё так же приходилось изображать покорность, и потому удовольствия от такой смены обстановки я не получала.
Но, даже если бы его график был иным, сильно это ни на что бы не повлияло. Как оказалось, обсуждать нам было особо нечего, а разговаривать просто не о чём. По негласному уговору мы старались не касаться нашего общего прошлого и призрачного будущего, предпочитая жить настоящим, поэтому даже без внешнего наблюдения Инквизитор чаще всего молча занимался своими делами, а я продолжала своё бесконечное и бессмысленное существование… Спасали лишь редко возникающие вопросы с моей стороны, подчас выливающиеся в тонны невероятных откровений.
Так, однажды, после очередного выхода в свет, я как всегда уютно устроилась на ковре поближе к Лаулю, плечом прислонившись к его креслу, и спросила:
— Скажи, а чем на Патриоре занимаются мужчины-рабы?..
— По-разному, в зависимости от класса. — Рассеянно отозвался Инквизитор, сосредоточенно вчитываясь в какой-то документ. — Высших рабов ты видела. Они настолько близки к свободе, что уже ходят прямо и отличаются от своих хозяев лишь отсутствием кнута на поясе. Остальные же прозябают в полях, на заводах или в лабораториях, принося пользу Империи своими техническими или научными навыками, а при отсутствии оных — применяются для экспериментов, прямой обкатки нового оборудования, тестирования изобретений и подобного. Всё, как у женщин, только выбор меньше. А выбиться в люди можно точно так же.
Я задумчиво прикусила губу. Если бы я обнаружила свой талант, могла бы сейчас работать в какой-нибудь лаборатории… И никогда бы не встретила Лауля.
— Слушай, а дети-рабы встречаются? — Вдруг вспомнила я.
— Да, и частенько.
— Но откуда? Неужели они тоже бывают предателями?
— Нет. По умолчанию до совершеннолетия дети считаются безвинными.
— Значит, невольникам разрешают вступать в брак?
— Никогда. Любые половые контакты между рабами категорически запрещены.
— Тогда как?.. — В полнейшем непонимании протянула я.
Инквизитор тяжело вздохнул и, отключив комм, повернулся ко мне:
— Очень просто: если свободный мужчина заинтересуется рабыней настолько, что она забеременеет, в том числе по неосторожности, то рождённый ребёнок считается невольником.
В голове проскочила мысль, до чего же не повезло этим несчастным созданиям, однако высказывать её вслух я не стала.
— Почему же тогда я их ни разу не видела? — Вместо этого спросила я.
— Потому что они обычно воспитываются в домах отца.
— И девочки?
— Да. Из них тоже можно извлечь немалую выгоду.
— А в классовом положении они имеют какое-то преимущество?
— Нет. Для получения свободы они точно так же должны доказать свою уникальную полезность Империи, а лучше сразу совершить нечто выдающееся, прямо указывающее на преданность собственной родине и законам её жизни. Единственное преимущество, которое у них может быть — изначально лучшие условия существования, более мягкое отношение. Но так случается далеко не всегда.
