— Наружное наблюдение за объектом «Шах», — напомнил полковник.
— Странное дело, — доверительно произнес Кирюшин. — Почему это на нашем сленге принято называть живого человека объектом, когда на самом деле он субъект? Объектом он становится, когда перестает дышать…
— Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант, — признался полковник Семенов. Тон у него был, как всегда, нейтральный, а лицо — непроницаемое.
— Ну-ну, — сказал Кирюшин, — не увлекайся, не на плацу. Так что там с Шахом?
Спрашивать, кто такой Шах, он не стал — это был бы уже перебор, в результате которого Семенов заподозрил бы его либо во лжи, либо в маразме.
— События начались, Андрей Андреевич, — сообщил полковник. — И Шах сразу повел себя неадекватно.
— Неадекватно? И что он сделал — убил кого-нибудь? Напился и танцевал голый на столе?
— Хуже, товарищ генерал. Он ушел от Старого.
— Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. А от тебя, Старый, и подавно уйду… — проворчал генерал Кирюшин, посасывая трубку и выпуская дым из уголка рта. — Не тяни кота за хвост, полковник, — добавил он с внезапно прорвавшимся раздражением, — докладывай по порядку!
— Есть докладывать по порядку, — снова преисполняясь уставной деревянности, произнес Семенов. Взгляд у него сделался пустым, как у рыбины, сосредоточившись где-то над левым плечом Кирюшина, невзрачная физиономия утратила какое бы то ни было выражение, превратившись в подобие гипсовой посмертной маски. — Докладываю. Объект «Шах» вернулся домой в девятнадцать двадцать семь. В квартире у себя пробыл около получаса. Приблизительно в девятнадцать сорок ему позвонили на домашний телефон. Как удалось установить, звонок поступил с уличного телефона-автомата, расположенного на Белорусском вокзале. Звонивший, по обыкновению, молчал…
Он говорил без шпаргалки, по памяти; собственно, никакой шпаргалки при нем и не было, он вошел в кабинет с пустыми руками. Другой на его месте непременно прихватил бы с собой какую-нибудь папку — просто так, для солидности, чтобы не нарушать заведенного порядка, — и поглядывал бы в нее время от времени, дабы начальство, которое во все времена больше доверяло бумаге, чем живому человеку, не усомнилось в точности доклада. А этот всем своим поведением словно говорит: да наплевать мне, гражданин начальник, усомнишься ты во мне или нет. Сомневаешься — проверь; ты уже тысячу раз убеждался, что мне можно доверять, так убедись еще раз, тебе это не повредит.
«А это неплохой рэкет, — подумал генерал Кирюшин. — И он, в конце концов, начинает приносить плоды, как всякий долго и тщательно возделываемый огород. Ведь к этому делу я привлек не кого-нибудь, а Семенова. Ни в ком нельзя быть уверенным до конца, но ему я доверяю все-таки больше, чем всем остальным, вместе взятым…»
— …открыл огонь, — продолжал полковник Семенов, — двумя выстрелами прострелив два колеса.
— Ну и правильно сделал, — проворчал генерал и принялся выбивать трубку, стуча ею о край пепельницы. — А вы чего ждали? Это все-таки офицер, а не воспитательница из детского сада! Старому сто раз было сказано, чтобы вел себя осторожнее…
— Виноват, товарищ генерал, — сказал Семенов, — мы с вами это уже обсуждали. Дестабилизация объекта входила в наши планы, и одним из способов ее достижения являлось демонстративное поведение Старого…
— Это еще разобраться надо, кто кого дестабилизировал, — хмыкнул Кирюшин, откладывая в сторону трубку. — Шах, как я понимаю, спокойно уехал в неизвестном направлении, а твой Старый остался с голой ж… на морозе. Удивляюсь только, как это Шах его не скрутил и не отволок в какой-нибудь подвал для интимного, доверительного разговора.
— Старый предотвратил такую угрозу, открыв ответный огонь, — доложил Семенов.
— Они что, совсем обалдели?! — возмутился Кирюшин. — А если бы попали?
— Это Старый, — напомнил Семенов. — Он попадает только туда, куда целится. Кроме того, это было необходимо для достоверности.
— Ох, не заиграться бы, — вздохнул генерал. — Ну, и какие у тебя по этому поводу соображения?
— Объект звонил кому-то из уличного таксофона. Подозреваю, что он уже получил инструкции и действовал в строгом соответствии с ними.
— То-то, что подозреваешь, — сказал генерал. — А по замыслу должен бы знать. Твой хваленый Старый не имел права так подставляться! Его, как мальчишку, обвели вокруг пальца, а объект, за которым он наблюдал, теперь болтается неизвестно где и занимается бог весть чем.
— Прикажете объявить розыск? — осведомился Семенов.
— Ты дурачка-то из себя не строй, — буркнул Кирюшин. — И из начальства дурака не делай. Какой еще, к дьяволу, розыск? На службу-то он явится, как миленький, потому что вне службы ему грош цена, вне службы он никому не нужен.
— Так точно, — сказал Семенов, и генерал дорого бы дал за то, чтобы узнать, о чем он на самом деле думает в данный момент.
Андрей Андреевич представил, как все это происходило — там, в заброшенном гаражном кооперативе, по колено в снегу, в темноте. Будто наяву, он увидел Старого в его любимом, давно вышедшем из моды, длинном черном пальто, под которым так удобно прятать тупорылый уродливый «аграм» с глушителем; увидел, как он бежит, проваливаясь по колено в снег, метя сугробы полами пальто, и стреляет на бегу, и горячие, дымящиеся гильзы, кувыркаясь, веером летят в снег, проплавляя в сугробе глубокие червоточины… Генерал с трудом подавил завистливый вздох. Ему нравилась оперативная работа — нравилась всегда, но лишь теперь, когда возраст, звание, должность и связанная с нею гигантская ответственность окончательно приковали его к креслу в кабинете, он осознал, как сильно любил связанный с этой работой риск и то огромное удовлетворение, которое испытываешь, в очередной раз пройдясь по самому краю и вернувшись с победой.
Правда, теперь он рисковал еще сильнее, и цена одержанных побед возросла многократно, но удовольствие было уже не то. Генерал напоминал самому себе чемпиона мира по шахматам, завидующего мальчишкам, которые играют в лапту. Ведь, если хорошенько разобраться, дело не в лапте, не в шахматах, не в оперативной работе с пальбой и погонями, а в молодости, которая всегда вызывает у стариков легкую зависть: эх, мне бы ваши годы!..
— Неумехи, — ворчливо констатировал он. — За такие ляпы с меня бы в молодости семь шкур спустили. Дестабилизаторы… Объявится — глаз с него не спускать! Негласно, с безопасного расстояния… Хватит уже этой вашей дестабилизации! А Старому передай: еще один такой прокол, и он у меня отправится на Таймыре уличное движение регулировать.
— Есть, — невозмутимо ответил Семенов.
Разумеется, он, как и Андрей Андреевич, понимал, что Старый ни в чем не виноват. Просто Шах оказался на удивление решительным и хорошо подготовленным парнем, что лишний раз свидетельствовало об умении Семенова разбираться в людях. Ведь это он выбрал Шаха на роль проходной пешки в большой игре, которую они затеяли. Лучшей кандидатуры, наверное, и впрямь было не найти, и генерал Кирюшин испытал укол сожаления: со временем из Шаха мог бы выйти толк. А впрочем, лучшие всегда погибают первыми, и задача командира заключается в том, чтобы неизбежные жертвы не оказались напрасными…
