— Да пусть себе наблюдают — хоть круглосуточно, хоть круглогодично. Мало ли в Бразилии Педров? Я хочу сказать, что такой колодец в Москве не один.
— Я понял, что ты хочешь сказать. Смотри, Владик, дело нешуточное. Поймают — мало тебе не покажется.
— И что будет?
Вместо ответа Дорогин прицелился в него указательным пальцем и сымитировал отдачу пистолета.
— Даже так? — Гизмо почесал в затылке. — Ну, тогда, значит, так… Что нам нужно? Нам нужен незарегистрированный беспроводной модем… ну, это ладно, это у меня есть. Машина нужна — быстрая, с хорошим водителем. Ну, и, наверное, пожевать что-нибудь, десять часов все-таки, да ночью…
— Машина у подъезда, — сказал Дорогин. — Костя Зайцев за рулем, бак залит под пробку. Пакет с едой и упаковка пива на заднем сиденье, переходник для блока питания ноутбука в гнезде прикуривателя. Что-нибудь еще?
— Так все-таки кто из нас гений? — грустно спросил Гизмо.
— Собирайся, Владик, — сказал Дорогин, — время не ждет. Надо торопиться, пока… — Он оборвал себя, вздохнул и повторил: — Надо торопиться.
— Так я уже, — сказал Гизмо и, шаркая подошвами тапочек сорок шестого размера, пошел собираться.
* * *
Майор Кулаков, по прозвищу Старый, хромая, вышел на крыльцо и остановился, хмуро оглядываясь по сторонам. Холодный ветер путался в мятых полах его старомодного черного пальто и забавлялся с распоротой до самого бедра штаниной, хлопая ею, как реющим на мачте пиратского фрегата черным флагом. Над Москвой занимался серый пасмурный день. С неба густо сыпался снег, тротуары за ночь основательно замело, и угрюмые «суточники», то бишь лица, подвергнутые административному аресту, под наблюдением толстопузого, мордатого старшины уже скребли их деревянными лопатами. Какая-то дворняга, поджимая от холода то одну, то другую лапу, трусцой миновала их, увернулась от чьей-то метлы и уселась на заснеженном газоне справлять нужду, пребывая в блаженном неведении по поводу того, что гадит под окнами отделения милиции, грубо нарушая тем самым общественный порядок и в циничной форме проявляя явное неуважение к правоохранительным органам. Старый с удовольствием бы к ней присоединился, но в желудке у него было пусто, хоть шаром покати, да и простреленная нога вряд ли позволила бы принять подходящую для этого дела позу. Кроме того, все, что думал о правоохранительных органах, майор Кулаков уже высказал прямо в лицо представителям этих органов. Причем в такой форме, что им, беднягам, наверное, было бы легче, если б он и впрямь навалил кучу прямо на стол начальника отделения…
Старый нашарил в кармане пачку с последней сигаретой, сунул сигарету в зубы, а пачку, скомкав, небрежно швырнул прямо на крыльцо. Зажигалка куда-то запропастилась — видимо, осталась в квартире журналистки. Осталась, как и многое другое, и это была, увы, не самая большая из понесенных майором Кулаковым потерь. «Ладно, — подумал он, стоя на крыльце отделения милиции с незажженной сигаретой на губе, — это мы как-нибудь переживем. Были бы кости, а мясо нарастет. А вот Витька Порошин не пережил, земля ему пухом. Ничего, я эту падлу еще достану!»
Раненая нога болела, все тело затекло и противно ныло после ночевки в милицейском «обезьяннике». Этой ночевки было бы легко избежать, если бы подонок, устроивший в квартире Белкиной засаду, не догадался унести с собой его и Порошина служебные удостоверения. Ментов, по всей видимости, вызвал он же, и те, явившись по вызову, обнаружили в залитой кровью квартире известной журналистки два трупа и одного привязанного к стулу человека с простреленной ногой. Один из покойников имел при себе паспорт на имя гражданина Грузии Георгия Дадашвили; два других, и мертвый, и живой, были без документов, зато при целом арсенале огнестрельного оружия, да еще и в чужой квартире, где им решительно нечего было делать. При таких условиях Старый мог до хрипоты орать, что служит в ФСО (чем он и занимался, пока и впрямь не охрип), но ночи в «обезьяннике» ему было не миновать. Он предполагал, что менты были рады такому удобному случаю отыграться на одном из своих «старших братьев». В этом предположении была большая доля истины, поскольку тело у него ныло не только из-за жесткой скамьи, на которой пришлось ночевать, но и после обработки милицейскими дубинками.
Еще Старый не без оснований предполагал, что ночь в «обезьяннике» — это не венец, а лишь самое начало его неприятностей. Если бы шеф был склонен смотреть на досадный прокол сквозь пальцы, он выцарапал бы майора из-за решетки еще вечером. Но он оставил Старого ночевать в тесной, провонявшей перегаром и немытыми телами клетке в компании заблеванных, вшивых бомжей, а это уже о многом говорило.
— Пошел ты на хер, — сказал Старый вслух, заставив испуганно и сердито обернуться пробегавшего мимо по каким-то своим делам сержанта, к которому слова майора вовсе не относились.
Сержант промолчал, потому что уже знал, кто стоит на крыльце с незажженной сигаретой в зубах. Все они теперь знали, кто он такой, и это тоже было скверно.
Сбежав по ступенькам, сержант уселся за руль милицейской «девятки» и укатил. Предложить подбросить до дома раненого майора Федеральной службы охраны этот ментяра даже не подумал. Не подумал он и о том, чтобы поднести старшему по званию огня; впрочем, от этих уродов Старый и сам ничего не хотел.
Торчать здесь, на холодном ветру и всеобщем обозрении, было зябко и глупо. В глубине души Старый рассчитывал, что за ним все-таки пришлют машину, но, видимо, благосклонности начальства хватило лишь на то, чтобы подтвердить его личность. Да и это, наверное, было сделано только затем, чтобы он не раскололся и не начал выдавать ментам секретную информацию.
Осторожно, чтобы как можно меньше беспокоить больную ногу, он начал спускаться по ступенькам. Это оказалось чертовски больно; строго говоря, идти без дополнительной опоры он не мог, а взять эту опору было негде. «Значит, пойдем через “не могу”», — решил Старый. На всякий случай, чтобы ненароком не перекусить фильтр, он вынул из зубов и бережно спрятал в карман сигарету и лишь после этого продолжил спуск.
Он стоял на тротуаре, отдыхая, когда напротив отделения остановилась машина. Это ведро с болтами носило гордое имя «Святогор» и являлось чем-то вроде предсмертного выдоха автомобильного завода имени Ленинского Комсомола. Было оно грязно-зеленого цвета, имевшего то единственное преимущество, что на его фоне не так выделялась грязь. Из-за руля выбрался коренастый водитель лет пятидесяти, одетый в дешевую кожанку турецкого производства и соплеменные ей ботинки на искусственной овчине. Порывшись в замасленных потрохах своего механического одра, он боком присел на водительское сиденье и завел двигатель. Немного послушав его тарахтенье, он удовлетворенно кивнул и с лязгом захлопнул капот.
Водитель уже готовился сесть за руль, когда его окликнул подковылявший к машине Старый.
— Эй, дружище, до Войковской не подбросишь?
Водитель обернулся и окинул его быстрым взглядом. Старый хорошо представлял себе, как выглядит со стороны: разбитая, заросшая жесткой щетиной физиономия, измятое, перепачканное пальто и распоротая брючина, из которой выглядывает голая, обмотанная кровавым бинтом нога. Ему подумалось, что это как раз тот случай, когда форма полностью соответствует содержанию: внутри он сейчас был таким же грязным, избитым и надломленным, каким казался снаружи. «Таких не берут в космонавты», — подумал Старый, имея в виду, что ни один здравомыслящий обыватель не подпустит такое пугало к своей машине даже на пушечный выстрел.
