Влад вернулся, спустя месяц после визита Гарди. Вернулся хмурым и немногословным, меня всячески избегал, ссылаясь на занятость, а с Эриком они играли в холодную войну. Избегали друг друга, а когда оказывались вдвоем в одной комнате, делали вид, что другого не существует.
Полина замкнулась в себе, а заодно и в комнате на третьем этаже, утонув в страданиях и меланхолии. После того, как охотники въехали к нам, Эльвира перебралась ко мне. И буквально утомила своим нескончаемым щебетанием и неиссякаемым оптимизмом. Чему радоваться, когда в доме бардак, брат разругался с лучшим другом, и назревает война с типом из легенды, против которого не придумали оружия?
Эльвира почти ни в чем не видела зла. Наверное, это ее спасало.
Наверное…
Зима выдалась снежной, морозной. Сыпала снегом, окружала дом пухлыми сугробами, и ветви деревьев гнулись от блестящего убранства. Зима заморозила страхи. И, несмотря на то, что охотники обосновались в доме, а Гектор стал завсегдатаем вечерних посиделок в гостиной, я чувствовала себя спокойно. Уверенно почти, ведь Эрик сумел обуздать свой гнев, значит, у нас есть шанс сохранить хрупкий мир.
А Влад… Нет, я не перестала о нем думать. Одержимость редко проходит сама – нужен всплеск, надрыв, истерия. Некий слом, когда внутри все рвется на части, кровит, а затем сочится сукровицей, зарастая. Подобные переломы редко срастаются правильно.
Я думала, у нас все будет иначе. Закончится война – ведь все когда-нибудь заканчивается, – и я смогу показать Владу, насколько хочу быть с ним. Ведь я понимаю его больше, чем жена, с которой он сблизился, готова поспорить, лишь чтобы успокоить Эрика.
Но каждый день, встречая ее – румяную, счастливую – хотелось выть. Почему? Ну почему не я? Что во мне такого, что не дает переступить черту френдзоны?
Не помогало ничего. Ни новые чулки, ни тонкий парфюм, ни непристойно глубокие вырезы, ни якобы случайно сползшая лямка майки. Я даже голос тренировала, как советовала Лара, стараясь сделать его томным, глубоким. Все тщетно. Влад не смотрел на меня, как на женщину. Гладил по волосам, целовал в лоб, желая спокойной ночи. Будто после его поцелуев она может быть спокойной!
После них горела кожа. И в груди жгло – нестерпимо, едко. От боли этой, почти осязаемой, мутился рассудок. И запретные мысли становились с каждым днем все непристойнее.
У меня давно не было любовника. Не то, чтобы я жалела, просто… наверное, каждой женщине это нужно. Физиологию никуда не денешь, да и ощущать себя желанной неплохо. Наверное. Я уже забыла, как это бывает.
Первый и последний мой любовник остался в Лондоне. Ричард был красив. Умен, бесспорно, а также щедр. Галантен. И до безобразия скучен. Нет, мы говорили о многом. Посещали театры, кино, были завсегдатаями дорогих ресторанов. Я знала, он хотел мне понравиться, очаровать. И всегда умел сохранить грань между вниманием и навязчивостью. Наверное, он стал бы для меня идеальным мужем, если бы не одно «но»: я его не хотела.
У нас был секс, конечно, и, не буду кривить душой, любовником Ричард был неплохим. Умелым. Однако, меня не покидала мысль, что во время занятий любовью он исполняет некий заведомо отрепетированный ритуал. Оттого секс с ним казался мне пресным.
Мне хотелось страсти. Поцелуев, переходящих в укусы, порванной одежды и эмоций на грани безумия. Хотелось отдаваться так, будто завтра не наступит, будто мы на грани бездны, вернее, уже шагнули и летим. Внизу острые скалы, но есть полет, и нельзя терять ни минуты. Хотелось, чтобы мужчина сходил с ума от желания.
А может, я просто не любила Ричарда.
Есть правильные, хорошие мальчики, а есть те, от которых сходят с ума. Классика.
В феврале Эрик привел Линду. Испуганная, дрожащая, исхудалая до состояния анорексички, пророчица выглядела безумной. И за брата цеплялась, будто он был оплотом ее безопасности, единственным, кому она готова доверить свою жизнь. Исполосанную шрамами спину Линда прятала за бесформенными свитерами, в широкие рукава которых помещались ее искусанные до крови пальцы.
А потом нам сказали, что к ней приходил Хаук.
Нет, она не родилась в рубашке, и не везение спасло ее от смертоносных щупалец врага. На ее жиле Хаук оставил отпечаток – послание для Эрика. А еще передал фразу – четыре слова, от которых потели руки и тряслись колени.
Я приду в мае.
Весной. Так скоро. Я столько всего не успела, будет обидно, если погибну… вот так. Отчего-то уверенность в том, что именно я умру, была непоколебимой.
– Ты не умрешь, – обещал Эрик, и впервые я ему не поверила.
Все просто: он не знал, выживет ли сам. Сможет ли нас защитить? Сможет ли сдержать напор Хаука, если даже против Гарди оружия не нашлось?
Однако, тренировки защитниц усилились, Эрик с Гектором выматывали нас настолько, что к вечеру у меня уже не оставалось сил. А в комнате неизбежно ждала работа. Бумаги. Своды законов. И ни секунды на то, чтобы расслабиться.
Эрик все чаще по вечерам закрывался в кабинете с Алисой, прикрываясь тем, что ему нравится развивать ее дар. Знаем мы, какой у нее дар – акула она и в Африке акула. Небось, соблазнять у нее получалось лучше, чем у меня, и лямка с плеча сползала эффектнее.
Злость в себе я глушила делами. И на Полину – осунувшуюся, заплаканную – старалась не смотреть. «Сама виновата», – бросал Роб, и я злилась уже на него.
Наверное, ожидание прихода Хаука свело меня с ума, но я начала понимать Полину. Ее желание спрятаться в одиночестве от людей, которые осуждали. Отсутствие попыток оправдаться, доказать что-то. Я сама была такой когда-то – отшельницей в собственном племени. Пусть и законов я не нарушала, однако меня отринули свои же.
Мы так стремимся к общению с людьми, которые нас не стоят. Ищем себе алиби, чтобы не обвинили в одиночестве, будто в нем есть что-то плохое. Лучше быть одному, чем в окружении людей, которые тебя не понимают.
Потому я не навязывалась. Оставила ее одну.
Наверное, не стоило, ведь будь я с ней, когда пришла беда… Смогла бы уберечь? Вряд ли. Но не чувствовала бы себя так паршиво, как в тот вечер, когда в гостиную вбежал растерянный Глеб и с нотками отчаяния сказал:
– По ходу мы влипли!
И замолчал, стараясь отдышаться, а я уже тогда знала: случилось непоправимое.
– Эрик нужен. Быстро. – Его руки дрожали, хотя Глеб вообще не из тех, кого легко напугать.
– Эрик в кабинете, – промямлила я и встала, понимая, что ноги обросли ватой и отказываются подчиняться.
В мае, сказала я себе. Не сейчас. Еще рано, пусть весна уже дышит, скребется в дверь. Проникает в мир ярким солнечным светом, и снег тает, поддаваясь ее теплу.
– Что случилось? – встревожился Мирослав, но Глеб лишь обернулся на ходу и бросил:
– Херсир случился.
Это стало началом конца.
