– Я буду стараться выжить. Но если вдруг… Ты нужна. Потому поклянись, что не отступишь. Не оставишь скади.
У Эрика усиленная регенерация, потому первой лезвием по ладони провожу я. Боль – мимолетная, острая – отрезвляет. Темная и густая кровь выступает на коже бисером. А с ней и кен. Воздух резко заканчивается, и я вдыхаю его жадно, глубоко.
Кен Эрика пахнет карамелью. Он горячий и едкий, впитывается в кожу в месте, где наша кровь смешивается, проникает в порез. Слова клятвы застревают в горле, но я выдавливаю их силой. Не время препираться и упрямиться. Если Эрик попросил, значит, это важно.
Рана на его руке затягивается быстро, остается лишь корка засохшей крови. Моей. Его. И густой карамельный запах в воздухе. А объятия бывают очень уютными, интимными даже. Я уже отвыкла от его объятий. Эрик гладит меня по голове и молчит, а я изо всех сил сдерживаю дрожь и рыдания, рвущиеся из груди.
Это так непривычно – подвал и нежность брата, здесь я помню его другим. Но, наверное, пора те воспоминания прогнать, а нет лучшего способа это сделать, чем заменить другими.
– Ты ведь не умрешь?
Нет смысла больше врать и притворяться – не здесь и не сейчас.
Эрик не отвечает, но прижимает меня сильнее, и я впиваюсь в него пальцами, ногтями, как в оплот уверенности в завтрашнем дне. Потому что без него не будет будущего. Потому что он – моя семья. Вернее, все, что от семьи осталось. И жаль, наверное, что я поняла это только теперь, но поняла ведь. Не зря ведь говорят: лучше поздно, чем никогда.
– Мне страшно…
Тишина, окутавшая нас, слушала. И сбитое мое дыхание, и спокойное – Эрика. И шепот, полу-истеричный, полу-умоляющий, и если я молила, то о чем? Разве от Эрика что-то зависит?
Всегда зависело. Он мог решить любую проблему, почему же сейчас… почему он просит меня? Я ведь всего лишь защитница, пусть и носитель древней крови! И с властью у меня не сложилось.
– Знаю, – отвечает Эрик. – Мне тоже…
Наверное, впервые в жизни он меня понял. Или сделал вид, что понял. Вожди не простые смертные, у них другая система ценностей, и страх имеет иную тональность. За годы обучения правлению я пыталась почувствовать иначе, но, видно, слеплена из другого теста. Страх так и остался страхом. Неуверенность – неуверенностью. А боль – болью.
Сейчас это не имеет значения. Важно другое, то, чему я не придавала значения, что игнорировала, а теперь кажется, потеряла столько времени. Не сказала столько слов, и они не поместятся в несколько отпущенных нам мгновений наедине.
Но некоторые из них я просто обязана сказать. Просто, чтобы Эрик услышал.
– Ты счастлив?
Выдох, слишком громкий, чтобы понять: ему все еще больно. И он старается боль эту сдержать, не выплеснуть. Ее так много, что жмет в груди, уж я-то знаю.
– Сейчас не время об этом думать, – отвечает и отстраняется. Улыбка у него теплая и… Когда он успел стать таким? Наверное, я слишком была занята собой, чтобы заметить, насколько брат изменился. – Решу, когда все закончится.
– Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Ты заслужил. И она… она тоже заслужила.
– Заслужила, – кивает. – На это я в силах повлиять.
Если он улыбается, значит, действительно все хорошо. Почему же тогда у меня такое чувство, что я его теряю?
В ту ночь Эрик поделился со мной планом, который мог обернуться для нас как катастрофой, так и спасением, в равных пропорциях. Этот план был безумным и гениальным одновременно. Полина, умеющая возвращать ясновидцам утраченный кен, попробует излечить Гарди – первого из первых, и тогда миссия Хаука утратит свое значение. Уйдет ли охотник, когда узнает, что Гарди снова здоров? Получится ли у Полины вообще его излечить? Он ведь Первый, легенда, а она, хоть и сильный, но обычный сольвейг.
– Потомок Лив, – поправил меня Эрик. Но я уже не была уверена, что кровь что-то там решает. Во мне тоже текла кровь Первых, и силы от нее не прибавилось ни на йоту. Скорее, наоборот.
Вскоре к нам въехали сольвейги.
Иногда мне казалось, дом не выдержит такого количества людей. Запруженные коридоры, война за ванные комнаты, шум и беготня утомляли. Не осталось и уголочка, где можно было побыть в одиночестве и подумать, и иногда я пряталась на чердаке, как нашкодивший ребенок, чтобы просто послушать тишину.
Сольвейги были… странными. По-своему обособленные, они оказались невероятно шумными. Вечерние посиделки на крыльце с гитарами, танцы под открытым небом и еда, приготовленная на костре, удивляли не только меня. Во дворе они разбили палаточный городок, окончательно превращая обиталище скади в цыганский табор. Рыжая постоянно таскалась за Полиной, хватала ее за руки и тараторила на ломаном русском.
Сольвейги пугали своей непохожестью на нас. Наверное, это нормально, ведь многие столетия они скрывались от мира, жили отшельниками, кочевали с места на место, прячась ото всех, чтобы уберечь от притязаний такой ценный по мнению многих кен. И тайну происхождения сольвейгов их вожди берегли свято. Наверное, эта тайна так и осталась бы тайной, если бы Полину нашли раньше. Ее забрали бы, как забирали других детей. Подчистили бы память родителям и соплеменникам. Но ее не нашли. А когда отыскали, она уже посвятилась в атли, и Влад раскопал много интересных фактов о природе «светлых» хищных.
В том числе и то, что родителями должны быть обязательно хищный и ясновидец. Неудивительно, что их так мало в мире, ведь такие союзы опасны и хрупки. И вряд ли поощрялись той или иной стороной.
Раньше, когда мир сохранял хотя бы подобие нормальности.
Теперь же все изменилось. Были Глеб и Ника, держащиеся за руки, охотники, улыбающиеся по утрам, словно мы старинные друзья. Ясновидцы, добровольно отдающие кен для защиты дома.
Богдан…
Он появился, как всегда, внезапно. Под вечер, когда закатное небо окрасилось лиловым, и весенний воздух пропитался морозным, зимним еще дыханием. Нагло вошел в дом и заявил, что знает, где Гарди, и готов сотрудничать на приемлемых для него условиях.
Богдан! Готов сотрудничать! У меня даже дар речи отнялся от удивления.
Охотник же на меня вообще почти не смотрел. Игнорировал и делал важный вид, словно он посол с поручением государственной важности. Потребовал чай, печенье и сахар – обязательно рафинад, потому что имел ужасную привычку его грызть. За этот противный хруст мне хотелось его стукнуть. Жаль, Эрика на тот момент не было, иначе Богдан не позволит бы себе держаться так фривольно.
Полина молчала и сверлила его сердитым взглядом, Влад насмешливо улыбался, а Алиса пылала ненавистью у камина. Она зло шептала что-то Мирославу на ухо, а тот качал головой и хмурился. Лишь Дэн оставался спокойным и, казалось, готов был Богдана слушать.
Тот же говорить не торопился. Отхлебывал из чашки и хрустел треклятым сахаром.
– Ну, – наконец, не выдержал Влад, – информация будет? Или ты сюда пообедать пришел?
