Мысль о том, что он увидит меня зареванной, показалась невыносимой, поэтому я отвернулась и голову опустила, прикрываясь волосами. Жалкое, должно быть, зрелище.
– Эй, ты чего?
Скрипнули петли опускающегося люка, и чердак поглотила почти кромешная тьма. Наверное, не этого эффекта Богдан добивался, но я была благодарна за то, что он отрезал этот пока еще не заселенный людьми кусочек пространства от остальной части дома. Да и слез в темноте обычно не видно. Жаль, звук всхлипов не затереть.
– Ты чего… ревешь, что ли?
Не знаю, как он меня нашел в кромешной тьме – возможно, охотники неплохо ориентируются в темноте, а может, к жертве их ведет благодать. Богдан присел рядом и руку закинул мне на плечо. Она была такой теплой, сильной, что жалость к себе окончательно победила. И через секунду я уже вовсю рыдала на его плече, вытирая слезы о светлую футболку.
– Ну ты это… не реви, слышишь? – Охотник аккуратно погладил меня по голове, словно боялся лишним движением причинить боль или ранить. Глупый. У меня в душе дыра размером со Вселенную. – Я много гадостей говорю, но зато правду, без принятого у вас жополиз… В общем, что думаю, то и говорю. Но я не хотел тебя до слез доводить, честно.
– Что? – непонимающе переспросила я.
– Я тебе гадостей наговорил. Ты ведь из-за этого ревешь?
– Ты законченный нарцисс, – всхлипнула я и устроила голову у него на плече. В конце концов, когда единственная в жизни настоящая мечта рушится, какие-то там рамки и запреты имеют мало значения. Богдан обнимает меня, и мне уютно. А еще я помню, что целуется он обалденно.
– Цветок? – усмехнулся он. – У нас росли такие, кажется. Желтые, да?
– Да, – киваю в темноту. – Желтый – цвет разлуки.
– Примета такая, что ли? Я вот не верю в приметы – вранье все это.
– Зачем же сегодня пришел? – Я с неохотой отстраняюсь, пытаясь вглядеться в его лицо, и внезапно понимаю, что оно близко – опасно близко от моего собственного. В темноте не разглядеть выражения, лишь остроту скул и цепкий взгляд. Он смотрит и отвечать не спешит, и я буквально чувствую, как из дырки в груди выходит боль. Она растекается густой лужицей у наших ног, мне вдруг дышится легко, свободно, и я готова многое отдать за следующий такой вздох.
– Потому что Хаук появится скоро, – шепчет Богдан и улыбается уголками губ – я не вижу, но представляю себе эту улыбку, теплую и целительную для меня. Мелькает малодушная мысль, что если сидеть так до утра, то я, быть может, смогу выжить. Выкарабкаться. – Я просто хочу жить.
– Зачем? – вопрос вырывается невольно, и я отворачиваюсь, понимая, что перешла черту. Душу я ему точно открывать не собираюсь, жаловаться – тем более.
– В смысле? – Он отстраняется, и, наверное, пытается поймать на моем лице тень ответа.
– Забудь.
Я уже жалею, что сказала и что вообще сюда пришла. Подумать только, распустила сопли перед охотником! Скажи кому, засмеют.
– Что случилось? – Теперь он не спрашивает – требует, и я не уверена, что у меня хватит сил на отпор. Лечь бы здесь, прямо на пол, укутаться в шерстяной плед с головой и уснуть. Лет эдак на пять.
– Сам сказал, Хаук придет нас убивать.
– И ты сдалась?
– А если и так, что что? – Я отпихнула его с силой – то ли от злости, то ли от обиды – и отодвинулась. Так, на всякий случай. Глаза привыкли к темноте, и теперь я различала и недоумение на лице Богдана, и следы от моих слез на белой ткани его футболки. Тушь потекла. Качественная, между прочим. Сложно отстирывается. – Какое тебе дело? Разве для тебя мы не звери? Разве ты не пришел сюда в первый раз убивать? Что же сидишь со мной вместо того, чтобы исполнить свой долг? Выпустить свою чертову благодать на волю?!
Я вскочила, отчего-то сидеть резко перехотелось. Нужно было двигаться, говорить, действовать. Делать глупости. Сходить с ума.
– Слышишь, охотник! Сделай это сейчас. Исполни свой треклятый долг и убей меня, наконец!
– Чего ты взбеленилась, блондиночка? – Он встал, взял меня за плечи, аккуратно сжал. – Случилось чего – так скажи. Орать-то зачем?
– Ты же хотел меня убить. В первый раз, помнишь? Так что изменилось?
– Не знаю, – подал он плечами. – Ты красивая. У меня еще не было таких красивых девчонок.
– Я не твоя девчонка.
Он вздохнул и опустил меня. А я поняла, что в глубине души мне нужно было, чтобы в этой темноте и сырости хоть кто-то меня касался. Потому что холодно, а лето так далеко. Летом можно выйти на лужайку перед домом, улечься на траву, раскинуть руки и чувствовать, как солнечный свет постепенно проникает под кожу, согревая изнутри.
– Не моя, – согласился Богдан, и в голосе его мне почудилось сожаление. Не от моего ответа, а оттого, что я та, кем являюсь. А он – тот, кто он есть. Охотникам нельзя крутить романы с хищными.
– И что теперь? Будешь жить с нами? – спросила я устало.
Он пожал плечами.
– После того, как выдам твоему брату Гарди. Пока это единственный вероятный способ выжить. У охотников, которые соблюдали законы Альрика, нет шансов.
– Странно, что Хаук убивает своих же…
Богдан отвернулся и некоторое время молчал. Воцарилось то самое молчание, которое принято называть неловким.
– Мне, пожалуй, пора, – сказал он, наконец.
– Ладно, – ответила я. И, немного помедлив, добавила: – Идем, провожу.
Сегодня он был в доме гостем, а я все еще оставалась радушной хозяйкой.
Мы молча спустились в гостиную и под пристальным вниманием домочадцев я закрыла за Богданом дверь. Затем зажгла ароматические палочки – запах сандала всегда успокаивал меня – и долго смотрела в окно на подъездную дорожку, где под светом фонарей таяли призрачные следы охотника.
Я не заметила, как опустела гостиная и как погасили свет. Внутри было странно пусто и легко, и я боялась двинуться, чтобы легкость эту не спугнуть. Во всяком случае, плакать желания не было. Да и остальные желания померкли, отодвинулись на задний план. Странно, что Эрик не напомнил мне о Элен, Марии и Ричарде. Ведь кто-то же их расселил. Не станут же они, в самом деле, ночевать в гостиной на диване.
Где буду ночевать я?
За спиной послышались шаги, и я обернулась.
– Охотник ушел, – сказала Полине. И, чтобы она не расстроилась раньше времени – ведь отчего-то днем она болела за то, чтобы Эрик с Богданом договорились – уверила: – Он вернется. Они договорились. Кажется… Думаешь, альянс с охотниками возможен?
– Частично это уже случилось. Охотники тоже хотят жить. Богдан тоже, иначе бы не пришел. – Полина подошла поближе, положила руку мне на плечо, развернула к себе. От жалости, мелькнувшей на ее лице, стало тошно. – Что с тобой?
Я почувствовала, как вскипает все внутри, норовя выбраться на свободу, выплеснуться обидой и разочарованием. Горечь во рту стала невыносимой, и я, подавляя разгорающуюся изжогу, выпалила:
