У Майи, конечно же, получится. Если оставшиеся воины смогут оградить место ритуала, потому что иначе… О всяких «иначе» думать не хотелось.
Глубокое, размеренное дыхание всегда помогало взять себя в руки. И я взяла. Что бы там ни думал Эрик и остальные, я его сестра, и это мой дом. А значит, я сделаю все, чтобы он сегодня выстоял.
Почти единственная радость для меня – Алан, и детские объятия приводят в чувство. Грудь заполняет теплота, она не находит выхода и распирает изнутри, и я просто дышу, прижимая к себе племянника. Светлые волосы, торчащие во все стороны, что делает его похожим на одуванчик. Изучающие льдистые глаза, подбородок с ямочкой – эти черты повторяют черты Эрика, но в остальном… Алан открыт, даже распахнут миру, и мир стелется под его неуверенные пока шаги, раскрывается в ответ, и малыш поглощает его – жадно, неистово. Предполагаю, что Эрик в детстве был таким же, а сейчас… сейчас все изменилось. И, наверное, не стоит об этом жалеть.
– Полина поручила детей мне.
Я и не слышала, когда она вошла. Прокралась кошкой в детскую, застыла у двери. Непроницаемое выражение лица, тонкая линия губ, высокий лоб без единой складочки, светло-серые глаза. В них – пустота.
Ира умела играть в ледышку. Великая воительница, в прошлом – наследница племени митаки, в настоящем – жена вождя атли, она всегда знала свое место. И привилегии, которые это место обеспечивало. Статус. Маски, что к статусу прилагались.
Конечно, она умела их снимать. С Полиной вот… хотя странно, им бы враждовать, а они подружились. Порой ревность женской дружбе не помеха, а теперь им и вовсе нечего делить.
Я тоже надеялась дружить с Ирой. Улыбалась, приносила миндальное печенье – любимое, между прочим, присланное подругой из Лондона. Заваривала ароматный чай. Звала, а она отказывалась – что от печенья, что от чая. И от моего общества заодно. Почему? На этот вопрос Влад лишь усмехался и пожимал плечами, мол, Ира – интроверт чистой воды.
– Хорошо…
При ней я всегда тушевалась. Отступала. Наверное, оттого что понимала: если моя мечта сбудется, и мы с Владом обвенчаемся, нам с Ирой придется его делить. Благо, законы хищных это позволяли, и мужчины нередко заводили себе несколько жен. А я… пока я могла лишь мечтать.
– Идем, Алан. – Ира протянула руку, тут же потеряв ко мне всякий интерес. Не получится, видать, у нас дружбы. Эта мысль оказалась холодной и скользкой, как змея.
Алана пришлось отпустить, и с того момента в сердце поселилась тревога, зудящая, как комар. Хотелось быть с ним, оберегать… Только вот я ничего не смогу сделать, если охотники войдут в дом. То ли дело – Ира…
В спальне удалось немного успокоиться. И сердце перестало выскакивать из груди, словно залетная птица. Ожидание было долгим. Минуты тикали медными стрелками старинных часов на комоде. Отсчитывались громкими выдохами, которые прорывались, несмотря на попытку их сдержать.
Час. Другой…
Третий.
Пустая комната, ставшая вдруг огромной. Замершие шторы, едва прикрывающие окна. Они впускали сквозь прозрачное стекло ночные страхи и сомнения.
– Порядок?
Вопрос заставил резко развернуться. Надо же, я и не заметила, как вошла Алиса. Ее глаза горели предвкушением, и я подумала, что это как-то неправильно, когда защитница и воин в одном флаконе. Когда ей хочется драться, я проверяю надежность выстроенной стены между мной и врагом. Защитницы призваны оберегать, воины – драться. Дар определяет жила и кен, который рождается в ней. И странно, что жила Алисы позволяла ей две вещи сразу.
Впрочем, от защитницы в ней было мало. Она явно хотела убивать.
– Да, – кивнула я. Потерла озябшие кисти рук – когда нервничаю, они всегда коченеют, независимо от времени года и температуры.
– Охотники уже здесь! – радостно сообщила она и прикрыла дверь. – Во дворе. Скоро начнется.
В голосе Алисы послышалась завуалированная досада. Ей хотелось быть там, внизу. Драться. Убивать. В этом они с Эриком похожи – в битве брат становился неуправляемым. Мог, улыбаясь, сворачивать шеи. Я с удовольствием отметила, что Полине убийства так же претили, как и мне. Несмотря на ее геройства, она никогда не испытывала удовольствия, сжигая своих врагов.
– Да смилостивятся над нами боги, – прошептала я на автомате молитву тем, в кого почти не верила.
– Да ниспошлют нам победу, – продолжила Алиса и улыбнулась. Она мне часто улыбалась – понравиться хотела, видать. Надеялась, наверное, что мое расположение поможет ей заполучить Эрика. Наивная! В этих делах он в советах не нуждался. – Если что, я рядом.
Я кивнула, и она вышла. Комната снова опустела. Тени стелились по полу, подступали к ногам, нагнетая. Теней я не боялась – они бесплотны. Те, кто внушал страх, были вполне осязаемы. Но страх я научилась подавлять.
Ожидание, сводящее с ума. Пленка защиты, и я стараюсь не упустить малейшей дырочки, которой могли бы воспользоваться враги. Когда-то такое уже было. Скади в запертом доме. Чужеродные ауры ворвавшихся внутрь охотников. Крики. Звук рвущейся одежды и хриплые просьбы пощадить.
Тогда мы тоже пытались бороться. Проиграли. Я проиграла…
Вспоминать бессмысленно. Я понимала это и, пытаясь отрешиться, мяла широкие манжеты блузы. Шелк был податлив. Прохладен. Приятен на ощупь.
Первый вскрик послышался из гостиной – еле различимый и далекий, но я вздрогнула. Второй, пусть и раздался ближе, но не застал врасплох. Поэтому, когда открылась дверь, я была готова. И пальцы сложились у жилы в защитном пассе.
Охотник был высок. Статен. Двигался плавно, будто перетекая сквозь пространство. Мягкие шаги. Тихий щелчок закрывающейся двери, будто обозначающий, что я в ловушке.
За спиной только мне слышимым звуком дребезжала, почти звенела недавно поставленная защита.
– Ну привет, блондиночка, – сказал охотник.
Голос у него был низкий, грудной. А взгляд – пронизывающий. Будто он хотел вскрыть меня, расковырять, вывернуть наизнанку мое нутро. Добраться до сокровенного и вырвать с корнем.
Он был зол. Дышал глубоко, глаза щурил, словно примерялся, как лучше напасть. Для него я была дичью. Впрочем, он, кажется, не брезговал с дичью играть.
– А ты симпатичная.
Охотники умеют смотреть, будто раздевают. И представляется, что сначала, сгорая, осыпается пеплом одежда, падает к ногам, и ты стоишь, будто нагая, перед врагом, не в силах ни пошевелиться, ни закричать. Цепкие, шершавые щупальца трогают жилу, и та звенит, морщится, стараясь увернуться от смертельного оружия.
Затем слой за слоем острый, как скальпель, взгляд обнажает душу. И голос – шелестящий, насмешливый – шепчет в самое ухо:
– Дарья…
Этот молчал. Он не знал моего имени и, скорее всего, не спросит. Подходил медленно, заставляя меня пятиться к кровати. А когда пятиться стало некуда, приблизился настолько, что я ощутила запах его дыхания – табачно-мятный, будто он жевал жвачку после того, как покурил.
