Мысли ее были смешаны, голова болела. Она тут же вскочила с пола. В комнате стоял непроглядный мрак. Видно было лишь две горящие точки, зависшие в воздухе рядом со столом. От них исходил низкий гудящий звук. Тут Сорэйя догадалась.
– Париса? – прошептала она.
Огоньки погасли, а рядом со столом выпрямилась неясная фигура. Париса зажгла свечи, воспользовавшись лежавшим рядом кремнем. Комната осветилась, и Сорэйя встретила ее осуждающий взгляд.
– Где Парвуанэ?
Услышав ее имя, Сорэйя вздрогнула.
– Вам не следует здесь находиться, – сказала Сорэйя, поднимаясь с пола. – Он может вернуться.
– Снаружи все еще день. Он никогда не возвращается до наступления темноты. Где Парвуанэ?
– Да какое вам дело, что с ней? Вы изгнали ее!
Жутковатое оранжевое свечение ее глаз немного потускнело, а крылья ощетинились.
– И все же она остается нашей сестрой, – ответила Париса с ноткой раздражения в голосе. – Мы следим за ее передвижениями. Прошлой ночью она вошла в Арзур через проход пэри́к, но так и не вышла обратно.
С этими словами она сделала шаг в сторону Сорэйи.
– Где Парвуанэ? – настойчиво переспросила Париса.
Сорэйе пришлось отвести взгляд, прежде чем она смогла ответить.
– Я не знаю. Он схватил ее.
«Я предала ее».
– Я не знаю, куда он ее увел… Не знаю, жива ли она.
– Она жива, – сказала Париса, и Сорэйя посмотрела на нее с первым лучиком надежды, который появился у нее с прошлой ночи. – Мы бы узнали, умри она или появись новая пэри́к.
Сорэйя тяжело выдохнула, испытывая неимоверное облегчение. Но затем Париса подошла к ней еще ближе, вытянув руку ладонью кверху.
– Возьми это и найди ее.
На первый взгляд из-за плохого освещения Сорэйе показалось, что в руке у Парисы ничего нет. Она прищурилась и разглядела несколько темных завитков. Волосы? Сперва она растерялась, но затем вспомнила рассказ матери о том, как та сожгла локон волос Парисы, чтобы поговорить с ней во сне. Грудь Сорэйи будто сковало.
– Нет, – резко сказала она. – Я не могу. Сделайте это сами.
– Это работает только с людьми, – ответила Париса, покачав головой.
Сорэйя потянулась было за локоном волос, но тут вспомнила горящий гневом взгляд Парвуанэ, обращенный на нее из-под таких же волос, и отдернула руку. Она привычно ссутулилась и обвила талию руками. Волосы закрыли ей лицо. «Яд. Я навсегда останусь ядовитой», – подумала она.
– Она не пожелает разговаривать со мной. Это из-за меня ее схватили.
Она бросила на Парису взгляд, смотря через волосы и ожидая встретить холодный или гневный взор. Сорэйя думала, что Париса сожмет руки в кулаки. Однако лицо ее выражало в первую очередь нетерпение.
– Да, а нас схватили из-за Парвуанэ. И все же она никогда не бросала попыток снова найти нас, – сказала она и взяла Сорэйю за подбородок, заставив ее посмотреть себе в глаза. – Даже если сейчас она обижена на тебя, то простит, если останешься ей верна.
– Может, я не хочу, чтобы меня прощали, – ответила Сорэйя, отстраняясь от Парисы. – Может, я хочу, чтобы обо мне забыли.
От этих слов беспокойство на лице Парисы сменилось отвращением.
– И что же ты собираешься делать в таком случае? – сурово спросила она. – Ты все еще намерена сдержать свое обещание и принести нам перо Симург?
Сорэйя отвернулась в другую сторону.
– Все ошибки, что я совершила, проистекают из моего стремления найти это проклятое перо во что бы то ни стало. Хватит с меня намерений.
Париса ненадолго смолкла, а затем медленно покачала головой.
– Дай волю гневу.
Сорэйя жестко рассмеялась и ссутулилась пуще прежнего.
– Думаете, это приведет к чему-то хорошему? Я гневалась всю свою жизнь, и это привело лишь к тому, что я стала столь же ужасной и жестокой, как он.
Перед глазами Сорэйи пролетела волна воспоминаний: безжизненное лицо йату, преклонивший колени Соруш, крик боли Рамина. И причиной всему этому была маленькая девочка с зелеными венами, разглядывающая рисунки в книге, на которых был изображен покрытый чешуей принц. Эта девочка знала, что они с этим принцем были одинаковы. «Вы стоите друг друга».
Сорэйю переполнило чувство стыда. Она закрыла лицо руками, пытаясь остановить поток воспоминаний. Париса взяла Сорэйю за руки и убрала их от ее лица. Париса крепко держала их, глядя на Сорэйю проницательным и понимающим взглядом, очень похожим на взгляд птицы, на которую Париса походила.
– Ты говоришь, что много гневалась в жизни. Что причиняла боль другим. Что стала столь же жестокой, как и он. Что ж, отлично. Гневайся. Будь жестокой. Но не для него. Не по его приказанию. Гневайся ради себя самой. Используй эту ярость, чтобы противостоять ему.
– Слишком поздно, – ответила Сорэйя, покачав головой. – Права была матушка, когда решила сделать меня ядовитой. Теперь я это понимаю. В своем нынешнем состоянии я никому не могу противостоять.
– Твоя мать сражалась с ним. Она перехитрила его, принеся тебя мне, и попросила защиты. Если ты и правда похожа на нее, как ты сама сказала, то тоже найдешь способ перехитрить его. Будь прозорливой. Будь терпеливой. Не переставай гневаться. Поддерживай в себе это чувство, будто огонь. А когда придет время, сражайся с ним на своих условиях. Никто не неприкасаем, Сорэйя.
Руки Парисы выскользнули из пальцев Сорэйи, и она направилась к двери. Открыв ее, она обернулась совой и улетела во тьму туннелей.
Сорэйя еще какое-то время стояла на месте в одиночестве, разглядывая свои руки. Они были разжаты, но не пусты.
25
Помещение наполнилось запахом жженых волос, и Сорэйя вдохнула исходящий от них дым полной грудью. Перед этим она несколько минут просидела, пялясь на локон волос, оставленный ей Парисой. В глубине души Сорэйя понимала, что хуже предательства могла быть лишь одна вещь: сдаться, даже не попытавшись вызволить Парвуанэ.
Когда волосы догорели, Сорэйя легла на спину на соломенный матрац и попыталась уснуть. Постепенно дыхание и мысли ее замедлились, и она провалилась в сон. «Парвуанэ, – подумала она. – Мне нужно поговорить с Парвуанэ».
Она знала, куда занес ее сон, еще до того, как открыла глаза. Воздух здесь был прохладным, слегка влажным и пах могильником.
«Гольваар». Она находилась в подземелье Гольваара. Сорэйя все еще не открыла глаз, не готовая увидеть преданный ею дом. Но на них все равно навернулись слезы. Были ли это слезы облегчения или сожаления, ей было неведомо. Она не была уверена даже в том, что все еще имеет право называть Гольваар домом.
