— Пойдём, — решительно схватив его за руку, потащила за собой эта малявка. — Папа сказал, что тебе может быть не по себе, потому что ты тут никого не знаешь и у тебя нет друзей. А, ещё он сказал, что тебе может быть скучно? — с интересом глянула она на него и опять беззубо улыбнулась. — Но, ты не переживай, я всё придумала, — заверила она. — Ну не всё сама, но Рэби сказал, что тебе понравится. Так, что скучно не будет. Ты есть хочешь? Даже если хочешь, пока рано, и Тильда не даст. Но, нам надо переодеться! — подняла она вверх указательный палец. — У меня не так много красивых платьев. А это мне очень нравится. Но я могу его заляпать или порвать…
Китарэ-эй, юный наследник Империи эвейев, был настолько шокирован происходящим: панибратским отношением, общением, прикосновениями… что всё, на что находил в себе силы — это глупо тащиться за этой маленькой девчонкой, которая судя по всему, своей добычи отпускать не привыкла. А самое удивительное, он не испытывал гнева или раздражения на подобное. Ему было интересно.
Неделю спустя.
— Что это за место? — выйдя на берег лесного озера, спросил мальчик у девочки, что, как и он, была одета в простые брюки и рубашку. Вот только Китарэ не привык к прохладе и потому сверху носил ещё и куртку подбитую мехом.
— Папа говорит, что здесь эвей и его дракон могут стать единым целым. Что тут Полотно тоньше и можно напрямую черпать силу от того, кем ты выбран. Не знаю, но самое интересное тут происходит по ночам, — пожала она плечами, пригладив грязной ладошкой выбившиеся из косы волосы.
— По ночам? — поинтересовался мальчик.
Никогда прежде он не ощущал себя таким исследователем мира вокруг, как после знакомства с этой девчонкой. Никогда прежде ему не было настолько интересно каждую минуту рядом с кем-то. Всего неделя прошла, а он с содроганием маленького детского сердца, думал о том, что возможно уже завтра ему придётся облачиться в шелковое кимоно, заплести волосы в тугой узел, вновь надеть на себя все положенные его положению знаки отличия и навсегда покинуть крепость Игнэ.
— Да, — кивнула она, — садись, — бросив на землю немного грязный коврик, улыбнулась Ивлин. — Сейчас уже начнётся.
А Китарэ вдруг подумал, что хоть у неё и нет двух передних зубов, но она очень даже симпатичная.
Ждать оказалось недолго. Совсем скоро небо потемнело, несмело выглянул полумесяц, и над посеребренной водной гладью вдруг зажглись тысячи крошечных звезд. Каждая такая звездочка кружилась в своём замысловатом танце, выводя странную беззвучную мелодию чуда.
— Что это, Ив?
— Звёзды, — прошептала она.
— Неправда, — усмехнулся он.
— Неправда, — подтвердила она, беззаботно пожала плечами, доставая из сумки прозрачную склянку. — Я поймаю тебе звезду, принц, — шепнула она, и бесшумно направилась вдоль берега. И уже совсем скоро вернулась. Вот только внутри склянки теперь кружилось сразу несколько крошечных звездочек. — Это подарок, — протянула она ему сосуд, и только сейчас Китарэ смог заметить, что там летают вовсе не звёзды, а крошечные светящиеся жуки.
Когда он взял это в ладони, он вдруг отчетливо понял, что ещё никто и никогда не дарил ему таких подарков: не заказанных у лучших мастеров мира; не дорогих и роскошных; не холодных и не имеющих никакого значения побрякушек, а простых и искренних. Таких, как подарила эта маленькая чумазая девочка, которая вдруг сделала его искусственную жизнь во дворце Мидорэ — настоящей. На самом краю Империи, в непролазных лесах севера, она подарила ему воспоминание.
Сон, которого никогда не было…
Я знала его с тех самых пор, когда ещё не была знакома с собой. Он остался в моей жизни видением; шлейфом, сотканным из образов и ощущений; сном, который вёл меня об руку всю мою сознательную жизнь. Я знала его с тех самых пор, когда меня как таковой ещё не было в этом мире. Моё тело помнило, как он забрал огненную, жалящую боль. Но моё сознание стерло его образ из памяти, оставив мне лишь тихую летнюю ночь. Небо, на котором раскинулось великое множество ярчайших звёзд. Мой сон — это тёмные воды лесного озера, что окутывают не просто обожженную кожу, в них тону я сама. И, кажется, что это такое великое счастье, погрузиться на самое дно и остаться в его глубинах навсегда. Мойсон — это кажущиеся такими крепкими руки, что уверенно держат мою голову и грудь на поверхности, даря возможность дышать. Это белое пламя, что то и дело возвращается, слизывая остатки плоти с костей…
Но я дышу. Я живу… Каким-то непостижимым образом я продолжаю держаться, за этот мир, потому что я вижу передсобой глаза, так похожие на спасительный лед. Холод его ясно-голубых глаз — это спасение для меня. Там, на самом их дне, кружатся неведомые мне вихри, сотканные из силы, покоя и уверенности, что всё непременно будет хорошо.
В какой-то момент, я пытаюсь ухватиться за его промокшую насквозь рубашку, но мои руки дрожат и не слушаются меня. Я не могу согнуть пальцы. Я не могу произнести ни слова. Звезды кружатся над самой гладью лесного озера, бросая причудливые, нежно-голубые блики на его такое прекрасное лицо.
Я боюсь даже представить — что осталось от меня, что же он продолжает удерживать над гладью воды. Хочется попросить его отпустить… Но из моего горла доносятся лишь невнятные сипы.
— Никогда, — шепчет он тихо, но твердо.
Я молю об избавлении. Почему-то, сквозь боль и ужас, я уверена, что ничего уже в моей жизни не будет хорошо. Ничего и никогда. Исчезнет всё. Исчезнет он. Исчезну я. Но, кто такая я и кто такой он? Я не знаю.
— Не забывай, Ив, не забывай…
Просит он, а в его руках вдруг захочется удивительно яркая белоснежная звездочка. Её сияние ослепляет. Оно пугает меня. Свет… огонь… боль… И эта крошечная звездочка вдруг превращается в каплю или, быть может, кристалл? Он соскальзывает с его пальцев, падая на мою обожженную грудь, и мне кажется — с тех самых пор я окончательно перестаю существовать. И, лишь шепот сквозь тихий шорох волн:
— Но ты забудешь… совсем скоро забуду и я…
Глава 1
Ничего уже не будет.
Осознание этой мысли приходит тяжело. Для того, чтобы понять в чем тут суть, надо не просто погрустить, сидя у окна, глядя, как плачет дождь, стекая грузными каплями по прозрачной глади стекла. Это совсем не похоже на внезапное ощущение одиночества, сидя за столом с, казалось бы, близкими людьми. Для того, чтобы прочувствовать, надо сгореть и возродиться вновь в теле, которое кажется тебе чужим даже спустя годы. Отчаянье совсем не то, что описывают в книгах, когда героя разрывает от боли и тоски. Бывает и по-другому. Оно коварно. Незаметно блуждает в толпе незнакомых людей, укрывает тебя плотным одеялом, сотканным из глухой и непонятной тоски, каждую ночь баюкая в своих объятьях. И засыпая, ты всё ещё чувствуешь, как кровоточит твоё сердце.
Оно продолжает болеть, когда ты учишься заново ходить, когда первый и последний раз смотришь на своё отражение в зеркале, когда незнакомые тебе люди — те, кто не знает и не может знать, кто ты — отводят взгляд, стоит тебе попытаться с ними заговорить. В один самый обычный день ты перестаешь это делать. Боль в теле уходит, и остаются лишь тлеющие угли там, где принято указывать на сердце.
