Десять месяцев назад Ракель отправила детей к отцу во Флориду, на каникулы. Она смотрела, как дети идут по тоннелю к самолету, когда ее сын вдруг обернулся и выкрикнул: «На сколько поспорим, что я не вернусь?» Потом добавил: «Шучу».
Ракель крикнула ему вслед: «На сколько хочешь поспорить, что ты сейчас не сядешь в этот самолет?»
Сын сделал еще пару шагов. Потом снова обернулся: «Все-таки стоит поспорить».
– Это была последняя фраза, которую он мне сказал, – сообщила мне Ракель.
В ту пятницу представители Департамента по вопросам семьи и детей появились на пороге дома Ракель. Сын обвинил ее в жестоком обращении.
– Он мог спросить меня, можно ли ему погулять до девяти вечера, – сказала Ракель. – Я отвечала «нет». Он спрашивал почему. Я говорила: «По улицам ходят люди, которые могут причинить тебе боль». Но я приносила ему больше боли, чем кто-либо еще. Слава богу, что они тогда ушли от меня. Он в безопасности. У него появился шанс побыть подростком. Он очень злой мальчик, потому что я его таким сделала. Моя дочь очень застенчивая, замкнутая, потому что я ее такой сделала. Просто молюсь, чтобы они были нормальными.
Первые несколько месяцев заключения Ракель провела внизу, не в терапевтическом отделении.
– Каково находиться там? – спросил я ее.
– Внизу хаос, – ответила она. – Хаос, граничащий с варварством. Девчонок внизу могут побить подносами для еды. Какая-нибудь одна решит, что ты ей не нравишься. Она отводит тебя в комнату, запирает дверь, и вы деретесь, а выигрывает та, что выйдет невредимой. Здесь, наверху, мы пьем кофе с кексом. Смотрим телевизор. Обмениваемся книжками. Как будто мы сидим в кафетерии колледжа с чашкой кофе. Очень изысканно!
Вдруг начался какой-то переполох. Женщина позади нас упала в обморок, и у нее случился приступ. Ее унесли на носилках.
– Поправляйся! – кричали ей вслед некоторые девушки.
– Последний шанс получить лекарство! – просигналила надзирательница.
Мы с Джимом вышли из здания и направились к машине.
– Как думаете, сколько времени Ракель проведет в тюрьме? – спросил я его.
– У нас будет больше сведений через две недели, – сказал он. – Там с нами должен связаться прокурор. Думаю, еще несколько месяцев.
Джим сказал, что расскажет новости, как только сам все узнает. И отвез меня на вокзал.
Через две недели от Джима все еще не было вестей, так что я написал ему письмо: «Как дела у Ракель?»
Джим ответил: «Она вчера получила не самые приятные известия. Обвинения по восьми пунктам. Она серьезно эмоционально травмирована».
Я позвонил ему.
– В чем ее обвиняют?
– Покушение на убийство первой степени, – сказал Джим. В его голосе звучало потрясение. – Она бросила в сына нож. Они настаивают на сроке в двадцать лет.
* * *
Прошло три месяца. В зале заседаний здания мэрии Ньюарка сидели три человека: я, Джим и Ракель.
Джим взялся за дело. Прокуроров убедили, что Ракель стала жертвой «круга насилия». И вместо двадцати лет она отсидела еще четыре месяца, а потом вышла на свободу.
– Если бы порицание работало, если бы тюрьмы работали, то это оправдывало бы себя, – сказал мне Джим. – Но ведь не работает. – Он сделал паузу. – Некоторые люди должны отправляться в тюрьмы навсегда. Некоторые не способны… но большинство…
– Очень обескураживает тот факт, – сказал я, – что грань между адом и искуплением в американской системе правосудия столь тонка.
– Государственные защитники перегружены, а прокуроры четко следуют инструкциям, – сказал Джим.
Эта книга – о людях, которые в действительности не сделали ничего особенно плохого. Жюстин и Линдси однозначно разгромили за не что иное, как неудачные шутки. И пока мы были заняты тем, что упорно отказывали им в прощении, Джим спокойно занимался спасением женщины, которая совершила куда более серьезное преступление. Меня вдруг осенило: если отсутствие осуждения так сработало с таким тихим омутом, как Ракель, если оно смогло излечить ее, то нам стоит как следует подумать, прежде чем по умолчанию обрушивать свой гнев и месть.
Свобода Ракель не была безграничной. Ей на пять лет запретили контактировать с детьми. К тому моменту ее сыну будет двадцать два года, а дочери семнадцать, «и даже когда ей будет семнадцать, каждая попытка общения должна быть одобрена отцом, потому что меня лишили родительских прав», сказала Ракель. Однако она все равно получает новости о них.
– Мои друзья из Флориды все еще общаются с ними. Одна подруга позвонила мне вчера и говорит: «Ни за что не поверишь, с кем я сейчас переписываюсь на Фейсбуке!» Я такая: «С кем?» Она такая: «Твоя дочь!» Я сказала, что быть такого не может. Оказалось, что моя дочка пишет ей, и вот она сидела и зачитывала ее сообщения. Кажется, дочка немножко влюблена. У того парня ямочка на подбородке и русые волосы…
Я сказал Ракель, что очень рад видеть ее в таком хорошем настроении. И тогда она поделилась со мной еще одной новостью.
– Вчера, когда группа уже расходилась, мисс Блейк сказала зайти к ней в кабинет.
Мисс Блейк была менеджером в ее реабилитационном центре.
– Она сказала: «Ракель, я вижу, как ты ведешь себя, как остальные к тебе прислушиваются. Хочу предложить тебе работу. Сможешь передать мне свое резюме?»
Ракель сказала, что, так уж вышло, резюме у нее уже с собой.
А потом спросила: «Мисс Блейк, это все по-настоящему?»
И мисс Блейк кивнула.
* * *
Мне позвонили из компании Майкла Фертика. Они были готовы начинать работу над кейсом Линдси Стоун.
14
Кошки, мороженое и музыка
– Какими хобби вы на данный момент особенно увлекаетесь? Марафоны? Фотография?
Фарух Рашид разговаривал с Линдси Стоун из Сан-Франциско по конференц-связи. Я слушал беседу, сидя на диване в Нью-Йорке.
Я познакомился с Фарухом, когда Лесли Хоббс несколькими месяцами ранее провела мне экскурсию по офису reputation.com – два этажа свободной планировки с звукоизолированными кабинками для деликатных разговоров с клиентами-знаменитостями. Она представила меня Фаруху и сказала, что обычно он занимается ВИП-клиентами фирмы: главами организаций и звездами.
– Очень здорово, что вы оказываете Линдси такую узкоспециализированную услугу, – сказал я.
– Ей это нужно, – ответила Лесли.
И это было правдой. Специалисты компании Майкла досконально изучили онлайн-жизнь Линдси и не нашли ровным счетом ничего, кроме того инцидента со знаком.
– Те пять секунд ее жизни – это и есть весь ее след в Интернете? – уточнил я.
Фарух кивнул.
– Причем не только этой Линдси Стоун. У всех девушек с таким именем та же проблема. В США таких шестьдесят. Дизайнер в Остине, фотограф, даже гимнастка – и всех их определяет та одна-единственная фотография.
