— Родные, не надо! Стойте! Ведь все еще хуже выйдет! Не губите себя и детей! Посмотрите, забрали лишь стариков! Одних стариков! Они свое пожили! — Видя, что слова его цели достигли, порыв народа смогли удержать, старец стал говорить уже тише, — Таких древних развалин, как Равда и Хенга и хромой Олет — прими, Ярад, их светлые души — и остальные, кого сегодня постигла горькая участь, среди нас еще много. Число за сотню потянет. Так неужто мы все, старичье, стоим хоть одной детской жизни?! — Толпа притихла и слушала, а запал оратора все не сходил, — Если завтра опять начнут забирать, так я первым пойду! Сам! На смерть! И сдается мне, что я такой не один, кому выживание рода дороже собственной морщинистой шкуры. Что, Мараг, скажи — я не прав? — приэтих словах долговязый старик пихнул локтем в бок своего лысого, но щеголявшего висящими седыми усами соседа. Тот поднял глаза, в них тоже светилась решимость.
— Да прав ты, Раст. Сто раз прав. — Голос усатого Марага был спокоен, но сильно пропитан грустью. — У меня здесь две дочери, сыновья, жена и шестеро внуков. И все пока живы. Хочется, чтобы таковыми и оставались. Пускай жрут, твари проклятые! Авось костями моими подавятся! Нужно терпеть, Яра ждать! Не бросят родичи, придут, перебьют эту поганую нелюдь!
Вслед за Марагом и Растом, почти все старики подтвердили свою готовность на жертву. У большинства из них среди сидевших на поляне людей имелись дети и внуки. И лишь единицы, включая безумного Эльма, не проронили ни слова. Арил, хотя формально и был здесь чужим, являясь с рождения Лисом, исполнился гордостью за могучих духом старцев рода Орлов и решил для себя, что на их месте сам поступил бы также.
А еще он подумал, что вчера утром, по самым скромным подсчетам, рассталось с жизнью сотни две родичей разного возраста. Неужели такого количества мяса орде хватило лишь на день? И если так, почему же сегодня забрали всего восьмерых? Не противоречащих друг другу ответов на эти вопросы пытливый ум Лиса так подобрать и не смог. А потому в голове у Арила родилась, до смешного нелепая, но отнюдь не смешная мысль: пришельцы уже приравняли пойманных двуногих к домашней скотине и просто чистят ряды, понемногу, стараясь не довести свое новое стадо до крайности, избавляясь от лишних.
* * *
В чем нельзя было обвинить пришельцев, так это в непоследовательности. Накормив своих зубастых зверей, «заботливые хозяева» не забыли и про новых питомцев. Ближе к обеду чернюки опять явились на поляну — и не с пустыми руками. С собой они пригнали нескольких коз, притащили большую охапку травы и четыре полных, сшитых из шкур мешка, в которых родичи обычно хранили зерно. Пробы начались.
Сначала перед удивленными людьми бросили зелень. Подождали, посмотрели, убедились, что никто радостно не набрасывается на такую еду, перешли к зерну. Один из мешков открыли и сунули прямо под нос, и опять никакой реакции. А что прикажете делать с сырой пшеницей? Арил сглотнул слюну, вспомнив вкус горячей лепешки, только что поднятой с жар-камня. Вот бы сейчас похрустеть.
Родичи зашептались, начиная понимать, что сейчас происходит, но мешок не трогали. Наконец дошла очередь и до коз. Один из нелюдей, схватив животину за рог, потащил ее к центру поляны. Арил продолжал подмечать интересные мелочи: пришельцы и не пытались, распуская капюшоны, мысленно приказывать домашним животным родичей. Да и сами люди не превращались в безвольных истуканов под взглядами желтых глаз — видимо, на живущих в Долине эти штучки не действовали.
Коза как могла упиралась и жалобно блеяла, но неравенство сил было слишком большим. Подойдя поближе, черный урод поднял одной рукой несчастное, извивающееся в тщетных попытках вырваться животное в воздух, чтобы все лучше видели, а второй достал из-за пояса острый костяной нож и быстрым движением вогнал его в брюхо козы. Рогатая еще не издохла, а черная лапа, запущенная в разрез, уже шарила среди внутренностей. Достав вырванное кровавое нечто — скорее всего печень — чернюк, ничуть не стесняясь, откусил приличный кусок. Прожевал, проглотил и бросил свежее и, видимо, на его взгляд очень вкусное мясо прямо в гущу людей.
Народ расступился. Ударившись о землю, тушка осталась лежать в красной лужице. Еще не успевшие настолько оголодать, чтобы кидаться на сырую козлятину, люди с отвращением смотрели на щедрое подношение. Одна белокурая женщина средних лет, стоявшая ближе к мешку, запустила руку в пшеницу и, со словами «Лучше уж я буду жрать это», набила рот зерном и принялась усердно жевать. Ее примеру последовали и некоторые соседи, видимо, побоявшись, что сейчас их могут заставить отведать сырого мяса.
Удовлетворившись увиденным, хозяева орды подтащили поближе остальные мешки и, оставив на месте тушку козы, опять удалились с поляны.
* * *
Отсутствовали твари недолго. Когда солнце перевалило зенит, вернулись обратно, теперь приехав на рогачах. Двое спустились с зверей и после недолгого осмотра опять полезли в толпу. На этот раз похватали детей. Вернее подростков, лет по тринадцать. Паренька и девчонку. Тут уж народ не стерпел — полез защищать. Повисли всем скопом, вцепились, уперлись ногами. Кто-то даже отчаянно бросился с кулаками на нелюдей, но после пары увесистых плюх откатился назад. Твари взъярились, замелькали тяжелые лапы. Под градом ударов, люди посыпались в стороны, и отбитые жертвы покинули круг.
Дальнейшую судьбу перепуганных насмерть детей окутала тайна. Пускать их на корм, по крайней мере в ближайшее время, нелюди явно не собирались. Ремнями из кожи ребятам ловко связали сведенные за спину руки и, закинув наверх, усадили меж белых зубцов на спины двух рогачей, позади чернюков. Ноги тоже стянули ремнями, пропустив их под брюхо чудовищам, с явной целью — не дать живому грузу свалиться.
Сделав все, что хотели, нелюди снова убрались с поляны. Спины бедных детей постепенно скрывались вдали, видимо, навсегда покидая свой род. Арил до боли стиснул кулаки — отбить Орлят силы не было. Приходилось терпеть муки совести молча. Но ничего, время еще придет. Должно прийти!
* * *
Лес жил своей жизнью. Привычной, размеренной, мирной. Солнце весело грело, листву колыхал ветерок, по синему небу плыли пушистые белые облака. Утро полнилось свежестью. Пряные цветочные ароматы боролись за первенство с запахом подсыхавшей травы. В воздухе вились стрекозы и белокрылые бабочки, сновали туда и сюда работящие пчелы. Наполняя мир звуком, по округе лилась бесшабашная песня пичуг. Неустанно трещали цикады. Разномастные обитатели светлой дубравы занимались своими делами. Опустив рогатую голову, на полянке щипала траву невеликая ростом косуля. Пробивавшиеся вдоль опушки молодые побеги торопливо грызли робкие зайцы, с опаской поглядывая по сторонам. С ветки на ветку, стрекоча о своем, перелетали длиннохвостые белки. У корней полосатый барсук с увлечением что-то копал. Мир и покой незримой сказочной пеленой ласково обволакивали окрестности.
Все изменилось мгновенно! На тропу, проходившую по краю поляны, вылетела огромная туша, спугнув обитателей леса, прыснувших в разные стороны. Растрепанный Гамай, тяжело дыша, пер вперед, не разбирая дороги. Собрав волю в кулак, здоровяк пробежал еще несколько шагов и только потом перешел на размеренный шаг. Пот катился ручьем, в покрасневших ушах не смолкал появившийся пару часов назад нарастающий гул, кровь стучала в висках. До цели Медведя — родного поселка, оставалось еще много миль, преодолеть которые нужно как можно быстрее. Да только сил уже почти не осталось.
