– Кто там? Войдите.
Вошла Сигрид. Она была в коротком халате, из-под которого выглядывала тоже не слишком длинная ночная рубашка. Ноги были голые, она была босиком.
– Можно к тебе? – спросила она.
– Пожалуйста. Садись. – Ханс показал на кресло, которое стояло в углу комнаты. – Что тебе? Я тебя слушаю.
– Ну почему прямо обязательно туда? – И Сигрид своенравно уселась на его кровать, ему в ноги, больно придавив правую лодыжку, ту самую, где был старый перелом.
Ханс зашипел, прикусив губу:
– Привстань, привстань, там больно, ты что, не помнишь?
– Помню, миленький. – Сигрид погладила его ногу поверх одеяла. – Бедненький, тебе больно?
– Ничего, ничего, – сказал Ханс. – Уже прошло.
– Хочешь, я тебе подую или поцелую? – И, по-детски сложив губки в трубочку, она сделала вид, что хочет стащить одеяло с его ног.
– Прекрати, с ума сошла! – недовольно сказал Ханс.
Сигрид забралась на его постель довольно глубоко, потому что кровать была широкая. Это была двуспальная кровать, которую он поставил здесь, в семейном загородном доме, после женитьбы на Кирстен. Они с Кирстен спали в этой постели только несколько раз, потому что бывали в поместье довольно редко; всю свою короткую семейную жизнь – всего лишь в десять месяцев длиной! – они прожили в основном в городе. Не считая поездки в Париж в свадебное путешествие.
Сигрид уселась у него в ногах, опершись спиной о стену, обняла колени руками и замолчала. Хансу было неприятно, что сестра сидит на постели, в которой он спал с Кирстен, – и уж неважно, как он к ней относился. Сидит почти, можно сказать, голая – халатик внакидку и батистовая рубашка. Сидит и шевелит пальцами босых ног. Ханс испытывал смутное чувство протеста и недовольства. Так они молчали долго. Наверное, минуты полторы. То есть ужасно долго. Наконец Сигрид спросила:
– Ты ни о чем не хочешь со мной поговорить?
– Представь себе, хочу, – отозвался Ханс довольно строго. – Очень хочу, давно хочу. И очень рад, что ты сама начала этот разговор.
– О чем же? – спросила Сигрид, подняв брови, изобразив очаровательную наивность.
– Вот о чем. Скажи, сестричка, вот мы все, чего мы тебе плохого сделали? Чем виноваты папа и мама да уж и я заодно? За что ты нас так мучаешь?
Глава 7. Пять часов ровно. Сигрид, Ханс и мама с папой
– Ну, завел шарманку! – капризно проговорила Сигрид. – Опять двадцать пять, не надоело?
– Ты сама хотела поговорить. То есть чтобы я с тобой поговорил. Ты ведь за этим пришла? Вот и давай, отвечай.
– Если о том, о чем ты спрашиваешь, то ты сам можешь за меня ответить. Ты все прекрасно понимаешь. Сколько тебе лет?
– Ничего я не понимаю, – сказал Ханс. – При чем тут сколько лет?
– Нет, ну сколько лет? Двадцать девять исполнилось. Правильно? Я не ошибаюсь? Самостоятельный мужчина, успешный предприниматель, наследник Якобсенов. Уже даже успел овдоветь, – зло сказала она. – Мои глубокие соболезнования. Мне так жалко бедняжку Кирстен.
– Благодарю, – сухо отозвался Ханс.
– Ха! – вскрикнула Сигрид. – Он благодарит! Иногда мне кажется, что я ее жалею гораздо сильнее, чем ты. Я страшно переживала, места себе не находила.
– То-то же ты на похоронах не была!
– Во-первых, я была очень далеко, мне никто не телеграфировал. – Она надула губы и красиво произнесла: – Известие об этом несчастье настигло меня через две недели после похорон.
– Откуда нам было знать твой адрес? Ты ведь, когда шляешься по свету, нам не сообщаешь о всех своих гостиницах или где ты там… временно гнездишься.
– Ты мелкий скандалист и спорщик, – заявила Сигрид. – Придираешься к мелочам. Но, честно тебе скажу, даже если бы я знала о похоронах, не уверена, что пришла бы. У меня могло бы сердце не выдержать! – Слезы сразу показались у нее на глазах. – Юная женщина, хрупкая, нежная, почти что невинная девушка, совсем не приспособленная к ужасам нашей жизни – и вдруг такое. Нет, это непостижимо. Когда я узнала об этом, у меня заболело сердце, я ночью вызывала врача.
– Ты все врешь! Ты притворяешься, ты опять издеваешься, только я никак не пойму зачем.
– Я? – вскрикнула Сигрид. – Я притворяюсь? У меня в сумочке до сих пор лежит медальончик, который подарила твоя несчастная Кирстен. Я целую его перед сном.
– Заткнись! – закричал Ханс. – Заткнись, ты врешь!
– Клянусь! – Сигрид сидела, все так же опираясь о стену и продолжая зачем-то шевелить пальцами босых ног.
– Покажи мне этот медальончик. – Ханс приподнялся на локтях. – Ну давай, сбегай в свою комнату. Где твоя сумочка? Принеси и покажи. Вместе поцелуем и поплачем, – злобно прибавил он.
– Я оставила эту сумочку в Париже, – сказала Сигрид. – Я ведь, кажется, рассказывала вечером. То есть нет, не в Париже, а в Нью-Йорке, когда убегала от этого ужасного человека. Но я напишу в гостиницу. Уверена, что забытые вещи таких важных клиентов, – она пощекотала себе шею под подбородком, – непременно складывают в специальной комнате и хранят не менее пяти лет. Я об этом где-то читала. Так что у нас еще есть время. – И она довольно-таки развязно погладила Ханса по животу поверх одеяла.
– Смотрю на тебя и пытаюсь понять, кто ты на самом деле?
Ханс замолчал, серьезно вглядываясь в ее лицо. Она была довольно красива. Мягкие скулы, чуть вдавленные виски, высокий лоб, большие глаза, аккуратный курносый носик. Не юная, конечно, вон уже морщинки видны вокруг губ. Двадцать восемь, никуда не денешься.
– Кто ты? – спросил он еще раз.
Она резко повернулась, уперла руки по обе стороны подушки, как будто бы нависая аркой над братом, и пропищала детским голоском:
– Меня зовут Сигрид Якобсен, я твоя сестричка, дорогой Ханс!
– Тьфу ты, сядь нормально! – Ханс вздохнул и повторил: – Кто ты? Циничная фокусница? Или просто дурочка? Вариант со злодейкой я сразу выношу за скобки, надеюсь, что ты кто угодно, но не мерзавка. Так кто же ты? Фокусница, фантазерка, фиглярка? Или просто идиотка? Полоумная сестра нормального брата, неудачная дочь превосходного отца? Ну?
– Я женщина двадцати восьми лет, – отозвалась Сигрид.
– Маловато как-то для личности.
– Самый раз. Я уже давно самостоятельный человек. Имею полное право строить свою жизнь так, как мне хочется, а не так, как требует мама, папа и умный братик.
– Да господи же ты боже мой! – воскликнул Ханс. – Да никто от тебя ничего не требует. Никто не хочет, чтоб ты непременно вышла замуж за графа или наследника миллионного состояния. Никто не хочет, чтобы ты окончила университет и сделала какую-нибудь современную женскую карьеру. Да бог с тобой, сестричка моя любимая. От тебя не требуют, а просят, умоляют только об одном: не мучай свою семью.
