— Серебром возьмешь? — совсем другим тоном спросил горец. Арзратец повеселел.
— Йок! — донесся раздосадованный голос Юсси. Согнувшись, степняк снимал тетиву со своего верного лука.
Довольный Остах подошел к колодцу и поймал пробегавшего мимо Пелепа, схватив за ухо.
— Тебе что велено? — прикрикнул дядька. — Проводить воинов и в сторонке сидеть! Какого пьяного кальмара шляешься?
Остах отвесил пареньку подзатыльник, усадил на край колодца и спросил что-то вполголоса. Пелеп, с виноватым видом потирающий затылок, повеселел и вскочил. Остах поднес кулак, но Старый Деан увидел, что сосед доволен.
— Деан, Булогич, — подозвал Остах. — Тут такое дело… — для вида помялся горец. — Надо бы еще потрудиться.
— Надо так надо, — пожал плечами Деан.
— Славный денек, — согласился Булогич, оглаживая пузо.
— Йок, — подтвердил подошедший степняк.
— Хватайте арзратцев и дуйте к Четырем палкам. Это харчевня в одном темном месте, — увидев недоумевающие взгляды, пояснил Остах. — Пелеп сказал, сможет по-хитрому провести, чтоб страже глаза не мозолить. Но, если наткнетесь, — Остах кинул Деану кошель. — Договоритесь.
Деан кивнул.
— Народец там шальной, вас увидит, шуметь начнет. Вы попусту не базлайте, к харчевне топайте. Я уж там вас встречу.
— Там встретишь? Но как? — Деан с Булогичем недоуменно переглянулись. Остах зачем-то заглянул в колодец, забитый камнями, и плюнул в него.
— Отец Глубин… То не мои тайны, не могу все сказать, — ударил кулаком по раскрытой ладони Остах.
— Понятно, — пробасил здоровяк Булогич. — Дальше.
— Дальше… Как сладится, так и посмотрим… Людишки подтянутся, я говорить буду.
— А мы рядышком встанем и народ стращать станем, — догадался Деан. — Сделаем. Чего проще?
Остах
Они выскользнули из-под земли за двором кожевника. Вонь стояла такая, что непривычные Барат с Йолташем сунули носы под плащи. Ночная тропа добрых так долго и осталась нераскрытой из-за вонючих баков кожевника, находящихся неподалеку: кому охота рыскать по округе, где смрад стоит такой, что глаза слезятся?!
Хоронясь, они прокрались вдоль ветхой ограды и вывернули к переулку. До Четырех Палок осталось рукой подать.
— Ох ты, тёткина норка! Вы кто, сволота? — раздался пьяный вопль из подворотни и захлебнулся от ножа в горле. Незачем поднимать переполох раньше времени; Тумму, мастера хождения в темноте, пришлось оставить: незачем личному рабу четы Наместников светиться в таком месте. Но с местным сбродом Рыбак и сам справится. Остах на это надеялся.
Покосившиеся, распахнутые настежь створки ворот во дворе Четырех Палок вросли в землю. В сторонке два облеванных пьянчуги мутузили друг друга по голове. Остах поскреб щеку. Когда Хриплый был в силе, такого непотребства он бы не потерпел. Вспомнив о Хриплом, Рыбак покосился на заостренные, почерневшие колья, торчащие над оградой, и представил голову давнего приятеля, бывшего главы ночных, насаженной на один из них.
Остах повел плечами и решительно двинулся к двери.
— Базлать некогда. Слева лестница, идем по ней. Всех встречных — под нож, — бросил он на ходу. Братья кивнули и двинулись следом. Дверь распахнулась; их встретил гомон, стук костей и спертый дух перегара и немытых тел.
— Ого-го! — барагозили в углу.
Не оглядываясь, Остах двинулся к лестнице и плечом оттер в сторону поднявшегося навстречу амбала с лицом побитой собаки. Он почувствовал сзади короткий взмах Йолташа и краем глаза увидел заваливающееся тело. Две ступеньки, четыре.
— Эй, эй, подожди! — раздался вопль из глубины зала. Их заметили.
Шесть, восемь.
— Они Ежа кончили! — прокричал кто-то. — Эй!
Раздался оглушительный свист и о стену рядом разлетелся глиняный кувшин. Послышался топот сверху и навстречу выкатилось двое с кожаными наручами и ножами в руках. Остах ухватил переднего за лодыжку, перехватывая вооруженную руку, и скинул с верхотуры в зал. Тот рухнул на стол, разнося в щепы. Со вторым схватился Барат. Грамотно увел противника в сторону ложным замахом, саданул стопой в колено, и воткнул кинжал в шею. Толкнул противника вниз по лестнице и встал наверху. Йолташ по кивку наставника пнул дверь и вжался стену. Вовремя! Мимо прогудела стрела. Йолташ пригнулся и вкатился в комнату. Остах поспешил следом.
Любимчик сидел на скамье голышом, держа в руках разряженный самострел. Рядом с ним на коленях стояла девка с заголенным грудями. Она вытерла губы, со страхом глянула на приближающегося Йолташа и бросилась в дальний угол. Любимчик швырнул в голову противника самострел, но горец с легкостью увернулся.
— Я сам! — осадил ученика Остах. — Сам должен.
— Рыбак! — прошипел Любимчик, узнавая. Он дернулся, пытаясь достать до пояса с кинжалом, но тот лежал слишком далеко.
— Юбочник! — крикнул в ответ Остах, как следует вдарил Любимчика ногой по промежности и всадил верный нож под подбородок. Враг рухнул бездыханным, лицом вниз. Дуреха завизжала и Остах выволок ее из комнаты, спихнув с лестницы.
— Барат! — рявкнул он. Горячий горец уже резался с кем-то на площадке. Барат махнул рукой, оттолкнул противника, пропустил мимо себя визжащую деваху и взлетел наверх. Остах втолкнул ученика в проем, захлопнул дверь, а Йолташ перекрыл проход лавкой. Барат подскочил к тяжеленому столу и поволок.
Дверь задрожала от ударов. Втроем они подтащили стол и перевернули набок. Запыхавшийся Остах сел на пол и смахнул пот со лба.
— А верный у Оли замысел-то оказался! — ткнул Барат брата в бок. — Пришли и кончили ночного главу! — он кивнул на тело.
— Главное, чтобы Пелеп не заблудился, — проворчал Йолташ, подходя к окну.
— Я и без поваренка этот сброд в кулак соберу, — проворчал Остах, поднимаясь. Он покосился на тело. Рыбака ждала грязная работенка, но кто сказал, что власть над ночным людом будет валяться под ногами? «Хотя, — Остах хмыкнул про себя, — вот она, валяется. С голым задом кверху». Остах вытащил кинжал и склонился над Любимчиком.
Вскоре в дверь перестали ломиться, снаружи послышались крики, топот и звон железа.
— Наши пришли, — донеслось от окна.
— Ну и я закончил, — с отвращением сказал Остах. Как он ни берегся, кровь залила сапоги и запачкала штаны. — Отпирайте дверь.
Когда Остах вышел наружу, наемники с боларами и болотниками уже утихомирили завсегдатаев. Снаружи, со двора, гудела толпа: ночной люд подтягивался с окрестных улиц.
«Так даже лучше», — подумал Остах, спускаясь по лестнице и неся за волосы на вытянутой руке голову Любимчика. Гомон в харчевне как отрезало. А стоило выйти во двор, напротив, гвалт поднялся до небес, словно воронье загалдело. Местные распаляли друг друга, заводились. Наемники-арзратцы ощетинились копьями и сплотились вокруг.
