Впереди – башня.
Позади – вопли жаждущих мести врагов.
Овес поравнялся с Шакалом, встав от него справа, лезвие его меча было сломано. Слева показался Пыльник. Новобранец улыбался, пытаясь заглянуть Шакалу в глаза, его переполняла гордость и триумф. И он продолжал улыбаться, когда лассо затянулось у него на шее и беспощадно утащило назад.
Шакала захлестнула ярость. Он не собирался отдавать брата этим животным!
Скомандовав Очажку бежать дальше, Шакал задрал ноги, развернувшись в седле, скатился на позвоночнике по свиному заду. Когда ботинки коснулись наклонной земли, он развернулся и увидел, как Пыльника волокут навстречу орде кипящих от бешенства кентавров. Шакал бросился в погоню прыжками вниз по склону. Затем нагнулся и рубанул мечом, перерезав веревку. Обмякшее тело Пыльника замерло, а Шакал перекатился на ноги, очутившись между новобранцем и цепью завывающих тавров. Даже в гору они мчались с бешеной скоростью. Копья, копыта и кружащиеся лассо стремительно приближались. Многие в первых рядах становились на дыбы, и стрелы впивались им в тела. Стрелы летели шквалом, но кентавры просто проносились мимо павших товарищей, продолжая наступать. Однако их продвижение все же застопорилось. Шакал взвалил Пыльника на плечи и побежал вверх по склону. Ноги жгло под тяжестью груза, он с трудом продвигался вперед, надеясь, что стрелы уньяр задержат тавров и он сможет достичь вершины. Но судя по приближающимся крикам у него за спиной, надежда эта была тщетной. Тогда перед ним возникло его копыто, промчалось мимо, взметая песок. Шакал бежал не останавливаясь и только слышал, как его братья встретили кентавров.
Когда он добрался до вершины, уньярские лучники расступились, чтобы пропустить его. Зирко тоже был там, держа в руке широкий короткий меч, и со спокойной решимостью командовал воинами племени. Больше никого из полуросликов не было.
– Ты снова пришел вовремя, полуорк, – возвестил маленький жрец.
Не обращая на него внимания, Шакал опустил Пыльника на землю и свистом подозвал Очажка. Ему нужно было присоединиться к своему копыту, если там кто-то еще оставался в живых.
Но прежде чем он забрался в седло, в зазор между лучниками ворвался Овес, а за ним Кул’хуун. У Клыка зияла рана поперек лба и сочилась кровь между ребер, но глаза ничуть не утратили своего дикого блеска. После долгой паузы прискакал Кремень. Он был весь в крови, но, похоже, не своей. Сразу за трикратом примчался Хват, затем Красный Коготь. Старый Бивень выглядел ошеломленным и, качая головой, соскользнул с седла.
– Ты сам двинутый, что те тавры! – упрекнул он Шакала, но в его голосе слышалось почтительное благоговение. – Кто вообще возвращается за юнцом, которого стащили со свина?
Шакал окинул копыто взглядом.
– Я не ожидал, что вы все окажетесь такими же дурными, как я. Как вас вообще не зарубили?
– Нам помогали, – ответил Хват, и в этот момент сквозь линию лучников прорвалась дюжина уньярских всадников – все, кто остался от тридцати воинов, которых видел Шакал со своим копытом у подножия холма.
Взгляды их широких косых глаз были направлены на Шакала, все улыбались. Один из них что-то произнес, запыхавшись, на чужеземном языке.
Не обращая на них внимания, Шакал отвернулся, чтобы найти Овса.
– Готовься. Нам нужно спуститься с другой стороны.
Глаза друга тревожно скользнули вниз. Проследив за его взглядом, Шакал увидел торчащее из-под своей левой руки кентаврское копье. Со сдавленным рычанием полуорк вытащил его и бросил на землю.
– Хват, Кул’хуун! Стройтесь, спускаемся опять. Кремень!
– Шакал, – медленно произнес Овес.
– Нам нужно спускаться! – сказал ему Шакал. – Пока они не пришли в себя.
К его свину подошел Зирко.
– Нет нужды, – сообщил полурослик спокойно, покосившись на горизонт.
И Шакал увидел, что небо уже начинало окрашиваться рассветом. Предательская луна, устроившаяся в слабеющей полосе ночи, убывала, превращаясь в бледный полумесяц. Внизу кентавры уносились живыми потоками назад в свои древние тенистые рощи и увитые виноградом храмы. Отряды возвращающихся уньяр ускоряли отход лошаков потоком стрел возмездия.
– Закончилось, – объявил Зирко.
Местные продолжали изумленно пялиться на Шакала, повторяя слова, что произнес первый. Лучники на холме повернулись к ним и начали собираться вокруг. Один из них схватил копье, которое Шакал извлек из своего тела, и, благоговейно вознеся, вскинул его над головой.
– Ва гара Аттукхан! – крикнул он, и его сородичи издали победоносный клич.
Зов был услышан, и башня огласилась уньярским песнопением.
Шакал посмотрел на Зирко.
– Что они говорят?
– Они приветствуют тебя, – ответил жрец. – Они теперь знают, кто ты.
– А кто он? – спросил Овес. На его лице отразилось замешательство, в котором пребывал и сам Шакал.
– Рука Аттукхана, – ответил Зирко торжественно, с легкой довольной улыбкой.
Шакал устало огляделся по сторонам. Всюду были радостные лица уньяр – людей, которые, думал он, никогда не улыбаются. Все голоса звучали восторженно, все руки были воздеты к небу. Как бы они ни были изнурены этой кровавой ночью, какое бы отчаяние от понесенных потерь ни переполняло их сердца – все это скрылось, когда они кричали похвалы Шакалу на языке, который он не понимал.
– Ва! Гара! АТТУКХАН!
– Ва! ГАРА! АТТУКХАН!
– Ва! ГАРА! АТТУКХАН!
Глава 31
Утро пронизывал дождь – редкий, почти бесшумно падающий на крышу кораля. Едва заметные капли наполняли воздух прохладой, которая, казалось, вливалась в погребальную песнь уньяр.
Шакал сидел и слушал их голоса, которые доносил к нему влажный ветерок. Местные, их сейчас не было видно, хоронили своих умерших: воинов они закапывали в холм Стравы, а женщин и детей вверяли семейным курганам. Полуорков не пригласили и отказались от их помощи. Им предоставили пищу и кров, но Шакал, в отличие от остальных, не мог уснуть. Рядом, несмотря на пение, мирно храпел Овес, накрыв голову спальным мешком. Даже Кул’хуун спал, усевшись в углу кораля. Красный Коготь долго ворочался, потом вышел на негнущихся ногах помочиться под дождем и мигом вернулся под одеяло. Первым проснулся Кремень – он вышел из кораля, допивая молоко из кувшина.
Шакалу не терпелось сесть в седло, но Очажку нужно было отдохнуть как следует. Свин лежал, свернувшись калачиком под низкой крышей в лошадином загоне вместе с остальными варварами. Кремень хрипло выругался, когда обнаружил, что Уродище вытолкал его свина из-под укрытия. Пузатый трикрат недовольно оседлал своего промокшего зверя и, не попрощавшись, поспешил уехать прочь. Овес, не открывая глаз, широко улыбнулся и вернулся к своему сну.
Шакал только ухмыльнулся, наблюдая за тихим отъездом угрюмого ездока из Мараных. Копытные обычно так и поступали после Стравы. Приходишь, сражаешься, а потом, если выжил, то считай: долг исполнен. Теперь, в зависимости от числа посвященных у Мараных, Кремень не появится здесь на Предательской луне еще несколько лет. Шакал ему завидовал.
