– Понятно, – говорит Том.
– Да, мама, – говорит Олимпия.
– И пусть мы не достигнем цели – я это приму. Но мы будем держаться вместе и защищать друг друга – в любом случае. Обещаете?
– Да.
– Да, мама.
– Надеюсь, вы сдержите обещание.
«Вдох. Пауза. Выдох», – успокаивает себя Мэлори.
«Словно ведет армию в бой», – думает Том.
Он незаметно ощупывает свой рюкзак. Очки на месте.
Мэлори тем временем продолжает:
– Не важно, найдем мы их или нет. Важно, что мы попытались. Это дорогого стоит. Не многие бы решились…
– …сесть на поезд, – заканчивает Олимпия.
Мэлори бросает на дочь быстрый взгляд.
– Ты волнуешься из-за поезда? – спрашивает она. – Я тоже волнуюсь, Олимпия… – И неожиданно добавляет: – Скажите, вы согласны идти?
Том готов поклясться – ей только сейчас пришло в голову спросить их мнение.
– Я согласен. Я рад, – говорит Том и подмечает стопку бумаг, торчащую из рюкзака Мэлори.
– Радоваться нечему, Том, – мотает головой Мэлори. – Не радуйся, пожалуйста. Лучше соблюдай осторожность.
Затем Мэлори поворачивается к Олимпии.
– А ты не против?
– Нет, и я надеюсь, они живы.
Мэлори кивает. Жестом подзывает детей и крепко сжимает их запястья. Так втроем и стоят посреди комнаты.
– Мы поступаем правильно, – говорит Мэлори. – Вы бы сделали так же, правда? Если бы узнали, что я живу где-то одна.
– Конечно, – говорит Олимпия.
– Как бы ты оказалась одна? – возражает Том.
Мэлори снова делает глубокий вдох.
– Все, пора. Заканчивайте сборы, – говорит она и смотрит на рюкзак Тома.
– Ты готов? В рюкзаке ничего лишнего?
Том отрицательно мотает головой.
– Хорошо, – кивает Мэлори. – Сколько их сейчас?
Олимпия прикладывает ухо к стене. Том замирает. С минуту оба слушают, потом одновременно произносят:
– Одна.
– Боже мой! – говорит Мэлори. – Мы еще не начали путь, а одна тварь уже ждет. Что же будет дальше?
Том надевает толстовку. Выныривая из ворота, видит, что Олимпия закинула за плечи рюкзак.
– Перчатки, – напоминает Мэлори.
Впрочем, они уже натягивают перчатки и без напоминаний.
– Я люблю вас, – говорит Мэлори.
Том чувствует: и правда любит. Снова смотрит на бумаги, которые топорщатся у Мэлори в рюкзаке. Думает о незнакомце. Он сказал, будто кто-то поймал тварь.
Вранье или нет?
– Так, – командует Мэлори. – Теперь повязки!
Они завязывают глаза. Том зажмуривается, затягивает узел на затылке, а сам представляет, как стоит на вершине холма с коробкой в руках. А вокруг – толпы народа, и все жаждут посмотреть, что внутри. Да, именно посмотреть! В очках, которые он, Том, изобрел, люди наконец-то смогут видеть.
– Пора! – нервно произносит Мэлори. – Пойдемте!
Они переступают порог третьего домика и делают первые шаги навстречу, может быть, несуществующему поезду.
Том вдруг осознает, что в материнском голосе появилась неуверенность.
Это пугает. Не уверена, значит, сомневается в правильности своих действий. А его мама никогда не сомневается – она всегда точно знает, как жить.
И Том вдруг ощущает себя маленьким. Намного младше матери. И ее истории о прошлом уже не кажутся ему бесполезными. Она многое повидала – совсем как персонажи в книжках сестры. Возможно, кое-что удастся увидеть и им с сестрой. Впервые за долгие годы Том понимает – Мэлори знает о жизни больше, чем он.
– Идем! – опять говорит Мэлори.
«Подбадривает сама себя», – думает Том. Он прислушивается. Идет. Неприятное чувство не отпускает: он еще мальчишка. И голос Мэлори звучит неуверенно – она сомневается в исходе.
– Идем! – еще раз говорит она.
Они рискуют. Сильно.
Том чувствует, как привычный мир встает с ног на голову.
«Ну вот! И шагу не успели сделать…» – думает он.
Глава 7
Мэлори всем телом ощущает темноту. Она не давит, скорее обволакивает – руки, ноги, шею, нос, глаза. Мэлори чувствует ее даже веками, защищенными повязкой. Темнота повсюду: пробирается в рукава и штанины, проникает в сапоги и перчатки. Темно за закрытыми веками, темно снаружи.
Сэм и Мэри Волш, Сейнт-Игнас.
Невероятно.
– Капюшоны не снимать! – в тысячный раз говорит она детям.
Она не держит их за руки, как десять лет назад. Тогда они шли той же дорогой, только в противоположном направлении. Тому и Олимпии уже шестнадцать. Теперь они чаще шагают впереди – то оба, то один из них. А она, Мэлори, – сзади. Как в детстве в лабиринте страха, на ярмарке. В любой компании был самый нервный, который плелся в хвосте. Они с Шеннон каждый год ходили в лабиринт страха, ни разу не пропустили. Мэлори и сейчас слышит смех сестры так же отчетливо, как звуки большого мира: шаги Тома, голос Олимпии. Мэлори хорошо помнит, как они с Шеннон пробирались по темным коридорам ярмарочного аттракциона. Ей было шестнадцать, она крепко держала сестру за руку – они тогда чувствовали единство. Наверное, Том с Олимпией ощущают нечто подобное.
– Том! Олимпия! – окликает Мэлори.
– Да, мама, – говорит Олимпия. – Я здесь. Мы пока на проселочной дороге.
Мэлори хорошо представляет себе грунтовку, по которой они идут, хоть, разумеется, никогда ее не видела. Летом здесь, должно быть, пылили автобусы, доставляя в лагерь посетителей. Если бы сейчас из-за поворота неосторожно вылетел автобус, он бы их задавил.
Глупости, страх из прошлой жизни. Надо прислушиваться не к шуму колес, а к твари, которую дети заметили у домика.
– Шоссе близко, – объявляет Том.
Мэлори уже не спрашивает, как он умудрился понять это на слух. Ее младенцы спали с завязанными глазами под проволочной сеткой, обтянутой черной тканью. Ее трехлетки сидели за кухонным столом и, склонив головки к усилителю, тренировались различать звуки, доносившиеся с улицы.
Потом усилитель стал не нужен. Том с Олимпией уже много лет обходятся без него.
– Стойте, – вдруг говорит Том.
– Все нормально, – возражает Олимпия.
– Стойте! – повторяет Том.
Мэлори замирает. Чувствует на спине рюкзак. Достаточно легкий – можно спокойно пройти тридцать миль. Хорошо: путь и без того будет сложным. Встретятся разные люди, чьи-то убежища, заброшенные здания… Страшно даже подумать.
