Шорох травы справа. Слева тоже. Их уже две… А вот и третья. Еще одна вдалеке. Еще за амбаром. На крыше…
– Вот черт! – бормочет Том.
Его уже не просто знобит – его бьет крупная дрожь.
Тварей все больше. Еще несколько идут через поле. На крыше уже две. Что-то движется по стене – у Тома над головой. Они умеют ползать по стенам?
– Вот черт! – повторяет Том.
Больше ничего не приходит в голову. Несмотря на ужас, он не забывает прихватить рюкзак Мэлори.
Что с ним? Просто паника или он уже начал терять рассудок?
Еще одна тварь за спиной. Сколько же их?
Том быстро идет к амбарной двери, заходит внутрь.
– Мама! Олимпия! Вставайте!
Олимпия лежит неподвижно, не спит.
– Я их слышу, – говорит она.
Том, крепко зажмурившись, закрывает за собой дверь.
Мэлори тоже проснулась.
– Сколько? – Ее ровный голос – единственная опора в темноте.
– Много, – отвечает Олимпия.
Мэлори не говорит им закрыть глаза и надеть перчатки.
– Подойдите ко мне! Оба! – командует она.
Том вслепую пробирается к матери. Кладет рюкзак примерно туда, где взял. Если промахнулся, она наверняка заметит. Хотя какая теперь разница? Снаружи их не меньше десяти. Еще три на крыше. Семь в поле. Уже неважно, поймет ли мать, что он читал рукопись.
И узнает ли, что до него дотронулись…
Уже подходя, Том осознает, что все еще прижимает к груди бумаги. Теперь не получится незаметно засунуть их в рюкзак.
Хотя… какая разница?
Снаружи движение. Олимпия уже посреди амбара, вместе с Мэлори. Никаких резких звуков, стука, грохота. Тихие размеренные шаги. Твари медленно окружают.
Том яростно трет руку. Спускает рукав.
Мысли проносятся в голове. Мэлори уверена: от прикосновений сходят с ума.
Это правда? Правда?
– Мама! – говорит он, уже не пряча страх.
Ему нужна поддержка. Пусть мама услышит, что ему страшно. И скажет, что с ним все нормально.
Том уверен на сто процентов: если бы он уже начал сходить с ума, Мэлори затаилась бы, спряталась от него, как от тварей.
– Мама! – кричит он.
Мэлори хватает его за запястье, притягивает ближе. Теперь они втроем, тесно прижаты друг к другу.
– Перчатки, – говорит Мэлори.
Том надевает перчатки.
Он слушает. Посчитать невозможно. Прислушивается изо всех сил. Нет, не перечесть.
Снова слушает. Том тяжело дышит, и Мэлори сильней сжимает его руку. Том представляет себе женщину из Индиан-Ривер. Она привязана к дереву, притворяется нормальной. Они ей верят, кормят супом, а она только и ждет, когда перережут веревки…
– В амбаре никого, – говорит Олимпия.
Откуда ей знать? Она же ничего не видит. Том отчаянно вертит головой, чтобы поймать малейший звук, доносящийся изнутри.
Мэлори не спрашивает, есть ли твари снаружи, – даже ей понятно.
Они ступают по траве. Скрипят от их присутствия дощатые стены.
Том в полном смятении. Единственный оплот – ровный голос матери:
– Стоим, ждем.
Приоткрыл бы глаза чуть шире – тогда, перед тварью, – и теперь душил бы Мэлори или бил бы Олимпию о стену головой.
О чем он только думал? Как мог?
«Олимпия сказала, внутри никого нет. Внутри никого нет. Внутри никого нет», – твердит про себя Том.
– Они замерли, – шепчет Олимпия.
– Зайти не пытаются? – спрашивает Мэлори.
– Нет, но и не уходят.
Том все время ощущает руку, потирает место, где к нему прикоснулись. Вдруг нечто шагнуло в него и теперь пульсирует в крови, подбирается к мозгу? Оно в силах заставить его причинить вред любимым людям. В силах сделать его безумным.
Однако ничего не происходит.
Или он просто не замечает?
Мэлори еще в детстве пугала их с Олимпией рассказами: во всех подробностях описывала, как теряют рассудок. Человек не осознает, что тронулся, – это и есть первый признак. А если до тебя дотронутся, ты тоже сойдешь с ума, только медленно…
А вдруг он все-таки видел тварь на улице? Вдруг глаза были открыты шире, чем он предполагал? Наверное, он уже сумасшедший!
Тому не хватает воздуха. Надо взять себя в руки. Побороть страх. Ему всю жизнь внушали: «бойся!» – как же надоело! Интересно, а жители Индиан-Ривер тоже боятся? Неужели они живут в постоянном ужасе? Если бы один из них услышал шаги в темноте и шорохи на крыше, он, наверное, не сломался бы, как Том.
Том пытается найти в себе силы. Где тот парень, который только что читал под одеялом и был в восторге от прочитанного? Ведь это он, Том, недавно стоял перед тварью с приоткрытыми глазами. Куда же делась его отвага? Почему так быстро испарилась?
– Я насчитала тринадцать, – говорит Олимпия.
В моменты кризиса Мэлори всегда ведет себя одинаково. Вот и сейчас она начинает приводить доводы – доказывать, что все будет хорошо и они переживут сегодняшнюю ночь. А по голосу понятно – боится не меньше Тома.
– Твари не нападают. Не было таких случаев, – говорит Мэлори.
Что значит «не было»? Тот, на кого напали, уже ничего не расскажет… А если и расскажет, как ему верить? «Я сам виноват, твари ни при чем», – заявит некто, отрубит себе голову и закопает в собственном садике.
– Мы их не интересуем, – говорит Мэлори.
Однако судя по звукам вокруг амбара – очень даже интересуем. Еще одна тварь залезла на крышу. И из полей идут сразу несколько.
– Они не желают нам зла, – говорит Мэлори.
А почему же тогда не уходят? У Тома-старшего была теория: твари просто наблюдают свое воздействие на людей. Якобы они сводят с ума не специально. И что, до сих пор не поняли, сколько от них вреда? Выходит, поняли и не остановились.
– Они сами не знают, что творят, – говорит Мэлори.
«Возможно», – думает Том. Возможно. Неизвестно, обладают ли твари разумом и нравственностью, однако их количество на Земле растет. И нет ни малейших признаков того, что они намерены убраться восвояси.
Охваченный ужасом Том стоит рядом с матерью и сестрой, дрожит от страха, без конца потирает руку, однако даже сейчас пытается анализировать поведение тварей.
– Что они делают? – спрашивает Мэлори.
Том настолько погрузился в свои мысли, что забыл об основной обязанности. Он прислушивается. Изо всех сил. Вот шаги тварей в поле. Шорох, похожий на ветер, только более одушевленный.
