Правил у матери целый свод. Конкретно это – насчет ночевок – Том пока не нарушал.
Хотя, если задуматься, оно устарело – десять лет назад создано…
Том неодобрительно качает головой и усмехается. А что еще остается? Только смеяться. Олимпия вычитала в своих книжках про конфликт поколений. Говорит, что подросткам свойственно считать родителей странными. Вот тут Том полностью согласен. Мэлори все время боится сойти с ума – ни на секунду не расслабляется. Они с сестрой иногда обсуждают между собой – чем так жить, лучше сразу умереть.
– Да, мама, – повторяет Том, а сам усмехается. Так ему легче: хоть усмехнуться про себя. Мэлори гораздо строже других взрослых. Он встречал других – через лагерь иногда проходили люди, он слышал голоса. И в школе для слепых. На их семью там странно смотрели. Тому часто становилось стыдно за их отношения. Мэлори командовала, требовала беспрекословного подчинения. Олимпия где-то вычитала слово…
Диктатор.
Точнее не скажешь! Олимпия пусть думает что хочет, а Том уверен: Мэлори – настоящий диктатор.
А что он может сделать? Ну, иногда тайком выйти без повязки. Вести наблюдения и мечтать, что изобретет метод борьбы с тварями. Не носить кофту с капюшоном и длинными рукавами в жаркий день. Как сегодня, например.
У входа Том прислушивается – внутри ждут. Это не Олимпия, а Мэлори. Значит, нельзя просто открыть дверь и поставить ведро. Придется все-таки надеть толстовку.
– Черт возьми, – ворчит Том.
Если бы не мать с ее глупыми ритуалами и предосторожностями, он жил бы совсем по-другому.
Он ставит ведро на траву и берет толстовку с крючка около двери. Капюшон не надевает. Рукава есть, и ладно – голову Мэлори проверять не будет. Снова поднимает ведро. Стучит пять раз.
– Том, это ты? – окликает Мэлори.
«Кто же еще?» – думает он, а вслух говорит:
– Я. Принес первое ведро.
Всего нужно четыре. Как всегда.
– Глаза закрыты?
– Завязаны, мам.
Дверь открывается.
Том передает ношу через порог. Мэлори принимает и попутно ощупывает запястье.
– Молодец, – хвалит она.
Том улыбается. Мэлори протягивает второе ведро и закрывает дверь. Том снова вешает толстовку на крюк.
Очень просто схитрить, когда мама не имеет возможности на тебя посмотреть.
– Левой-правой, – приговаривает Том.
На самом деле он просто идет вдоль веревки, помахивая ведром. Том много раз слышал, как они носили воду в доме на Шиллингем-лейн – где он родился. Ходили по двое, обвязывались бечевкой. Олимпия говорит – Мэлори сама не осознает, насколько часто она рассказывает про жизнь в том доме. Только она что-то недоговаривает. Они оба с Олимпией замечали – на определенном моменте история всегда обрывается. Раз – и молчок. Конец мать даже рассказать не может, словно боится вновь пережить.
Вот и колодец. Том в одной футболке, ветер обдувает голые руки. Том закрепляет ведро, крутит ручку. Ведро громко стучит железным боком по каменной стенке. Несмотря на грохот, удвоенный эхом, Том слышит слева от себя звук – примялась под ногой трава. И еще, кажется, слышит колеса.
Похоже, кто-то толкает тележку.
Том замирает. Ведро постепенно перестает раскачиваться. Здесь кто-то есть. Дышит.
Эх, толстовка-то осталась на крючке…
Еще шаг. Теперь слышно отчетливей – обувь. Сухая трава под босой ногой звучит совсем иначе, чем под твердой подошвой.
Значит, человек.
Том ничего не спрашивает. Не двигается.
Еще шаг.
Интересно, а Тома тоже заметили?
Еще бы не заметить – после такого шума…
– Кто здесь? – говорит мужчина.
До Тома доносится шуршание – Олимпия так же шелестит, когда переворачивает страницы. У него что, книга?
Тому страшно. Впрочем, его охватывает и радостное возбуждение. Гость!
Все же Том не отзывается. Даже думает: не все правила Мэлори такие уж глупые.
Том пятится. Он мог бы добежать до дома в два счета и вовремя остановиться.
Слушает изо всех сил.
– Можно с вами поговорить?
Том отступает еще на шаг. Нащупывает кончиками пальцев веревку. Оборачивается к дому.
Скрипят колесики тележки. А вдруг человек везет оружие?
Том мигом оказывается у входной двери. Никогда еще он не проделывал путь от колодца с такой скоростью.
– Подождите! – окликает незнакомец.
Но Том уже стучит – пять раз, как условлено.
– Том, это ты?
– Я! Открывай!
– Глаза закрыты?
– Мама! Скорей!
Мэлори отпирает, и Том забегает, едва не сбив ее с ног.
– Что случилось? – спрашивает Олимпия.
– Мама… – начинает Том, но стук обрывает его на полуслове.
Дверь у них тонкая, старенькая. Мать давно насчет нее переживает – такая ни от кого и ни от чего не защитит.
– Там мужчина, – опять начинает Том и чувствует, как мать предостерегающе постукивает его по плечу – это значит «молчи», Том знает. И знает, что Олимпия получила тот же сигнал.
Том замолкает.
– Здравствуйте! – говорят за дверью. – Я веду перепись.
Том вспоминает, как тот шелестел страницами. Может быть, у него полная тележка книг… Мэлори не отвечает.
– Я не хотел вас пугать, – продолжает мужчина. – Если вам сейчас неудобно, я приду в другой раз. Только вот непонятно, когда выдастся случай.
Мать не отвечает. И не ответит, конечно.
Что еще за «перепись»? Спросить бы Олимпию.
– Я просто хочу поговорить, – убеждает мужчина. – Не знаю, сколько вас там… Вы не могли бы принять участие в опросе? Это могло бы спасти кому-то жизнь.
Мэлори не отвечает.
– Чего он хочет? – шепотом спрашивает Том.
Мэлори сжимает его запястье – замолчи!
– Понимаете, – продолжает незнакомец, – я собираю информацию. Истории разных людей. Многие пытались смотреть на тварей. Такое часто случается… А кто-то налаживает жизнь, и вполне успешно. Вы, например, знаете, что у нас пустили поезд?
Мэлори молчит. А Тому ужасно хочется ответить.
– Да, поезд. Прямо здесь, в Мичигане. А вы в курсе, что тварей стало больше? По нашим данным, их количество выросло втрое с момента нашествия. Вы, кстати, не отмечали большей активности в ваших краях?
Мэлори не отвечает. Том еле сдерживается. Слова незнакомца его будоражат. Почему нельзя обменяться информацией? Узнать, что в мире делается? Почему нет? Ведь это могло бы улучшить жизнь.
