Чума – это не только всем известная пандемия XIV века (1347–1353), унесшая от трети до половины населения Европы (20–60 млн человек) и вошедшая в историю как «Черная смерть». Первая крупная эпидемия – Юстинианова чума (541–544) – стоила жизни от четверти до половины населения Восточной Римской империи. С тех пор болезнь прочно поселилась в Европе и с завидной регулярностью опустошала отдельные ее уголки вплоть до конца XVIII века. Самые сильные ее проявления зафиксированы в 638, 746–770,1356–1370,1402-1406, 1448–1460,1502-1508,1518–1526,1545-1560, 1625–1631,1665-1666 (Большая Лондонская чума), 1678–1683,1708-1714,1770–1772 (Чумной бунт в Москве) годах. Не было, пожалуй, года, чтобы где-то в Европе не умирали от чумы – в локальных или региональных масштабах.
Чума – вовсе не выдающееся событие, не конец света, а всего лишь проза жизни.
Как и холера, оспа, тиф, дизентерия и многие другие болезни, от которых не существовало лекарств. Люди воспринимали их с покорным фатализмом, как Божью кару.
Только в 1894 году французский биолог Александр Йерсен открыл возбудителя болезни – чумную палочку.
И это, собственно, все, что историкам удалось выяснить о ранних годах Кристофа Плантена.
* * *
Неизвестно, когда он родился. Неизвестно, где он родился.
Что касается даты, то родственники и знакомые Плантена давали разные свидетельства, да и сам он, говоря о возрасте, не был последователен: из одного высказывания следует, что он появился на свет в 1520 году, из других, что в 1514, 1521 или 1525 году. Биограф Леон Воэ считает, что Плантен и сам точно не знал своего возраста – для XVI века вполне обычная ситуация. Он был французом, однако откуда именно – непонятно. По прибытии в Антверпен Плантен указал, что он из Тура, но, возможно, происходил из его окрестностей. Один из внуков называл местом рождения деда Шитре близ Шательро. Большинство исследователей ранее считали, что он происходил из Мон-Луи, теперь же склоняются к версии, что из Сен-Авертена недалеко от Тура – там в то время жили три семьи с фамилией Плантен.
Историки склонны верить скорее версии Порре: во-первых, сам Плантен черным по белому писал, что происходит из простолюдинов
[7]; во-вторых, существование семьи Порре-Пюпье, как и самого каноника Порре, подтверждается сохранившимися документами из городского архива Лиона.
Жан Плантен по-прежнему остается фигурой загадочной: нет сведений о том, откуда он родом и чем занимался до переезда в Лион, даже само его существование некоторое время было под вопросом – правнук Бальтазар, большой любитель сочинять семейные легенды, своими рассказами основательно запутал исследователей.
Лион. Хартманн Шедель, «Нюрнбергская хроника», 1493
Приведенное им семейное предание – совершенно в духе времени, но оно повествует не столько о Кристофе Плантене, сколько о личности самого Бальтазара.
При нем семья достигла высокого благосостояния, играла значительную роль в жизни Антверпена, вошла в местную элиту. Одна из крупнейших типографий мира, один из столпов городской экономики, огромный дом, полный гостей, среди клиентов – король Испании и папа римский. Для принадлежности к самой верхушке общества не хватало только одного – дворянского титула. Забегая вперед, скажем, что титул получит внучатый племянник Бальтазара – Бальтазар III. И настолько этому факту обрадуется, что отделает комнаты дома позолоченной кожей, обставит самой дорогой мебелью и даже купит модную диковинку – клавесин, чтобы дом выглядел действительно по-дворянски. А вот Бальтазар I, видимо, чувствовал себя несколько неловко среди местной знати. Ему очень хотелось иметь благородное происхождение, или, по крайней мере, хоть легенду о нем.
При этом Шарль де Терселен – реальная историческая фигура (сохранился даже его портрет), а замок Шато-де-ля-Рош-дю-Мэн стоит по сей день, радуя туристов своей красотой. В путеводителях пишут, что свой нынешний великолепный облик он получил в 1490 году, когда вернувшийся с военной службы в Италии Шарль де Терселен, насмотревшись на тамошние палаццо, перестроил его в итальянском стиле. Правда, в современных исследованиях, где упоминается этот архитектор-любитель, написано, что родился он около 1482 года; во всяком случае, в 1536 году король Франциск I назначил Шарля де Терселена губернатором итальянского города Фоссато, оккупированного французскими войсками
[8]. Предположить, что не самый последний полководец французского короля был в это время настолько беден, что его сыновья, втоптав в грязь имя отца, подались в ремесленники…
Oratores, bellatores, Laboratores – «те, кто молится», «те, кто воюет» и «те, кто работает» – три сословия, три столпа средневекового общества, да и западной христианской цивилизации в целом – вплоть до Французской революции 1789 года: духовенство, аристократия и люди труда (крестьяне, рабочие, ремесленники, буржуа). Если первые два сословия не очень отличались по статусу – скорее, по специфике занятий (представитель аристократической семьи вполне мог сделать духовную карьеру), то третье сословие стояло не просто на ступеньку, а намного ниже. При этом оно составляло более 95 % населения.
Вся организация европейского общества была направлена на то, чтобы поддерживать и подчеркивать сословные различия. Даже в мелочах, скажем, в одежде и аксессуарах: каким бы богатым ни был простолюдин – на некоторые вещи он просто не имел права, чтобы его ни в коем случае не приняли за аристократа и не оказали лишние почести.
С XVI века третье сословие играет все более важную роль в экономике и политике. Все больше простолюдинов по происхождению становятся фактически богаче и влиятельнее аристократов, но символические, церемониальные различия остаются и поддерживаются: множество правил и ритуалов призваны постоянно напоминать простолюдинам, где их место.
Во-первых, королевский офицер такого уровня на службе мог рассчитывать на вознаграждение от короля, на свою долю добычи, на выкуп за взятых в бою пленных. Если война шла не совсем уж разгромно, армейские командиры возвращались домой не только героями, но и обеспеченными людьми. Во-вторых, благородное имя – это краеугольный камень идентичности и предмет гордости любого аристократа; он может потерять деньги, земли, замок, но имя у него никому не отнять. Опозорить отца, отказаться от имени и уйти в ремесленники… один сын еще мог совершить подобное, навсегда порвав с семьей, или будь он, скажем, сумасшедшим, но чтобы сразу два? В-третьих, самый естественный путь для обедневшего аристократа – это армия. Отличная возможность снискать славу и заодно подзаработать. Либо, при отсутствии физической способности или душевной склонности к военному делу, духовное сословие: выбор церковной карьеры для второго сына в семье – весьма распространенное явление. Учитывая любовь юного Кристофа к книгам – в крайне стесненных жизненных обстоятельствах он бы выбрал церковь.
