Максимов протянул сыну руку. Тот крепко сжал в ответ.
— Ты, правда, уезжаешь?
— Правда.
— Далеко?
— Да.
— Вернешься? — он, наконец, посмотрел на отца полными слез глазами.
Максимов кивнул и обнял его.
В здании школы раздался звонок окончания уроков. Жена должно быть уже на стоянке.
Максимов взял обоих сыновей за руки.
— Чтобы не было между мамой и мной этого не изменить. Дальше все будет иначе, но я обещаю, что исправлюсь. Просто мне нужно сначала кое-что сделать. Вы будете гордиться мной.
Мишка кивнул и, всхлипывая, вытер слезы.
— Так говорят когда прощаются, — старший рисовал кончиком ботинка по песку.
— Я не прощаюсь, ясно? — он дернул их за руки, чтобы взбодрить. — Не дождутся.
Жена позвонила старшему на мобильный.
Максимов вытащил из внутреннего кармана небольшой электронный ключ и протянул старшему сыну. Им открывалась ячейка в банке, где лежали все документы на имущество и половина накопленных сбережений, которые Жена могла тратить по своему усмотрению. Вторую половину он положил на счета для оплаты учебы детям.
— Передай маме. Она поймет. И бегите, давайте. Она волноваться будет.
Максимов смотрел им вслед и пытался запомнить этот момент: уходящие спины детей, которых он может и не увидеть больше никогда. Слезы безудержно катились по его щекам. Он больше не может быть примером для них, если не соответствует и толике тому, о чем всегда говорил. С детства он убеждал их, что нельзя воровать, нельзя врать и обманывать, а, отвернувшись, делал все то, что учил ненавидеть. Между ними образовалась пропасть, которую Максимов рыл сам, постепенно, помаленьку, все эти годы. И пропасть эту не перепрыгнуть и не перелезть, ее можно только засыпать.
Три тысячи семьдесят три, три тысячи семьдесят четыре…
Капли капали так быстро, что он не успевал проговаривать числа в уме.
За дверью послышались шаги. Пока звук ступающих ботинок по засыпанному песком бетону нарастал, Максимов решил представить лица тех, кто сейчас войдет в эту дверь. Из множества мелькающих образов он архаически выхватывал первые попавшиеся. Иосиф Кобзон и Тимати, Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне, а может Алла Пугачева и Кристина Орбакайте?
Когда в дверях показались Альбинос с напарником, Максимов не удержался и расхохотался. Гости ступором стояли в проходе и поглядывали друг на друга.
— Ты это, почему ржешь? — спросил напарник Альбиноса.
Его отстегнули от стула и повели по коридору. Ноги так затекли, что приходилось делать нечеловеческие усилия, чтобы передвигать их. На этот раз на голову мешок одевать не стали. Скрывать им уже нечего. Это здание — последнее его пристанище.
Потолок был полукруглой арочной формы, выкрашенный много лет назад в зеленый цвет, превратившийся со временем в болотный. Волнообразные стены выложены кирпичом во много слоев — об этом можно было судить по многократно усиливающемуся звуку шагов и гулкому эху. Лестничные пролеты монолитные и необычайно огромные. Один этаж тут с лихвой вмещал три обычных. Надписи на тяжелых дверях, обшитых толстыми стальными листами, прочитать не удавалось — Альбинос с напарником ругались, когда он поднимал голову.
Они преодолели еще несколько бесконечных одинаковых коридоров и вошли в помещение с полностью квадратной дверью и надписью: «Лаборатория 11-2». Помещение имело форму эллипса. Потолок поднимался на высоту не менее десяти метров. В центре располагался металлический бункер, напоминающий барокамеру для аквалангистов. На поверхности бункера располагалось два круглых люках диаметром с человеческий рост из очень толстого стекла, слегка искажающих внутреннее пространство.
Может быть, это подводная лодка Капитана Немо?
Над дверцей в бункер висел круглый плафон со значком радиационной опасности. Из стен бункера исходило множество разнообразных трубок и кабелей. Они опоясывали помещение, входили и выходили из круглых и квадратных приборчиков на стенах, электро-шкафов и, в итоге, сходились к центру — громоздкому пульту управления, нависающему над бункером на специальном мостике. От него в обе стороны тянулась металлическая эстакада, расширяющаяся к центру у входа, служившая наблюдательной площадкой.
Запах стоял странный — кислый с привкусом металла и смазки, с нотками выхлопных газов. Пустой желудок Максимова заурчал и просигналил острой болью, будто он съел этот запах на обед в виде пищи.
Максимову позволили осмотреться, и повели вниз, к бункеру. Он упирался ногами в перилла, зацеплялся за выступы, получал за это локтями по ребрам и коленями в поясницу. В бункер его практически внесли на руках. Внутри сгустился сжатый горячий воздух. Его усадили напротив люка на специально приготовленный для этого стул, привинченный на скорую руку к полу толстенными болтами. Каждую руку прицепили отдельным наручником к задней ножке стула, что не позволяло ему выпрямить спину.
Дверь за Альбиносом захлопнулась. Стальной вентиль автоматически закрутился со зловещим воплем, ерзающего без смазки, металла. С каждым новым витком в бункере становилось все тише. Впервые в жизни Максимов ощутил, как оглушает стук собственного сердца.
В бункере, помимо основного освещения, были установлены дополнительные прожекторы. Треть площади занимал капитальный металлический стол с потертостями и вмятинами по всей поверхности столешницы, изъеденной по бокам ржавчиной. На столе ютились стеклянные колбочки, микроскоп и другая лабораторная утварь. В самом дальнем углу на помосте стояла открытая бочка с вырывающимися из нее струйками безвкусного пара, словно внутри варился суп.
В лабораторию вошел мужчина, хромающий на одну ногу. Через мутное окно люка лицо его не удавалось рассмотреть, но Максимов без труда узнал его. Бузунов по-командирски выпрямил спину и прошел к пульту управления. В громкоговорителе над головой Максимова зашипело.
— Я был уверен, что ты это сделаешь.
— Нужно было стрелять в спину еще в кабинете.
— Дурак ты, Володя. Я тебе предложил такой шанс. А ты взял и просрал.
Максимов заметил в правом углу над потолком камеру видеонаблюдения.
— И зачем ты меня в эту консервную банку посадил?
— А ты думал просто сядешь и все? Я же говорил, что хватит с меня скандалов. Все будет тихо и без лишнего шума. Доктора напишут: пациент Максимом Владимир Иванович, диагноз — острая шизофрения. Причины: переутомление, депрессия после развода, злоупотребление алкоголем. Детям скажут, что папа сгорел на работе.
— Старая ВДВшная мразь.
Максимов пристально смотрел в камеру.
— Правильно. Не держи в себе это. Пригодиться для нашего дела.
— Решил крысу лабораторную из меня сделать?
— Ну что ты. Мы не звери. Только ради демонстрации.
