в то время как «украшение всякой цивилизации – недовольные, и прежде всего те, которым по всем меркам полагалось бы быть довольными. Это поистине драгоценная порода людей»[312; курсив мой. – К. А.]. Однако они не нужны диктатору, который именно их и боится в первую очередь. Естественно, что в этой ситуации приходится забыть о законности и равенстве всех перед законом: «Отцовская справедливость лежит в основе королевской справедливости, а братская – в основе демократической. Справедливость тирана, если о ней вообще можно говорить, напоминает справедливость хозяина по отношению к рабу»[266]. При этом и диктатор и его окружение «…любовью к родине пытаются оправдать любую несправедливость»[347], – необыкновенно точно подмечает философ. И все же он вынужден признать, что подлинная социальная справедливость вряд ли достижима, поскольку, например, «…малейшее удобство нашей жизни непременно оплачено чьей-то нищетой»[355], и по-другому в истории никогда не бывало. Таким образом, аленовскому оптимизму был нанесен еще один удар, парировать который философу, как мне представляется, так и не удалось.
Общество должно быть готово противостоять возникновению диктатуры, одно из эффективных средств против которой Ален совершенно обоснованно видит в общественном контроле за чиновниками всех уровней, т. е. в активно функционирующем гражданском обществе: «И я вновь возвращаюсь к мысли Конта о том, что не так важно заменять одних начальников другими, куда важнее не давать им воли и без устали досаждать властям всех уровней, научившись безошибочно определять свойственные им человеческие страсти, равно как и свои, не менее опасные для общества»[156]. Однако для этого нужно повышать общественно-политическую грамотность каждого его члена, а до хотя бы относительного благополучия в этом плане еще очень далеко: «Ведь настоящий гражданин, который одновременно и подчиняется, и самостоятельно судит обо всем, еще только делает свои первые шаги в этом мире»[329], – справедливо замечает Ален. Нам же остается признать, что за прошедшие после написания этих слов более восьми десятков лет дальше упомянутых первых шагов дело, пожалуй, так и не пошло.
Все приведенные высказывания относятся либо к предвоенному (имеется в виду Первая мировая), либо к послевоенному времени, что в любом случае наложило на них свой отпечаток. Пацифист Ален все свои силы был готов отдать борьбе против войны. С этой целью он пытался разобраться в причинах ее возникновения, придя к парадоксальному выводу: «Если приглядеться, то основная причина войн – это власть слабых и рабское положение сильных»[295]. Власть слабых (под которыми понимаются люди, слабые прежде всего в интеллектуальном, нравственном, духовном отношении), по мнению Алена, проявляется, кроме всего прочего, и в том, что «Политика… не прекращает коррумпировать Экономику, давая субсидии, заказы, привилегии»[361]. В настоящее время ситуация, следует признать, в чем-то изменилась, но, к сожалению, не в лучшую сторону: уже экономика, прежде всего ее финансовый сектор, вовсю коррумпирует политику, которая становится все более и более грязным и порой просто опасным для всего человечества социальным институтом, не перестающим при этом коррумпировать экономику. Таким образом, все более тесное сращение двух социальных монстров – Политики и Экономики, быть свидетелями чего выпало уже на нашу долю, стало благоприятным условием для усиления разъедающей практически весь современный мир коррупции.
«Ошибки» мудреца
На основании проведенного анализа нетрудно прийти к выводу, что даже если соглашаться не со всеми критическими замечаниями, высказанными мной в ходе обсуждения, философскую позицию Алена никак нельзя назвать безупречной в теоретическом отношении. В связи с этим возникает вопрос: как оценивать то, что стало поводом для сделанных замечаний, и можно ли в таком случае говорить об ошибках философа?
Отвечая на эти вопросы, во-первых, замечу, что понятие «ошибка» к гуманитаристике подходит в очень малой степени, и прежде всего в силу того, что здесь практически отсутствуют четкие критерии, правила и, тем более, строгие законы (но не закономерности). У меня нет ни прав, ни достаточных оснований исправлять чьи бы то ни было тексты (ну, если речь, конечно, не идет о грамматических ляпсусах или очевидной бестолковщине, о чем в связи с работами авторитетных исследователей говорить, естественно, не приходится). Поэтому мои замечания в адрес Алена – это не более чем выражение субъективного отношения к обсуждаемым вопросам, и уже читателю надлежит решать, чью сторону он принимает.
А во-вторых, я хотел бы воспользоваться аргументами самого Алена, который частенько призывал к особому отношению к ошибкам, совершаемым выдающимися людьми. Прежде всего, он соглашался с мнением древних, которые считали, что «…мудрец никогда не ошибается, даже ошибаясь, а глупец ошибается всегда, даже изрекая истину; ибо он изрекает чужую, а не свою собственную истину. <…> В этом заключена главная способность к творческому суждению; все другое – обезьянничанье»[224]. По тому же поводу философ писал: «…Сильная мысль никогда не бывает ложной; заблуждение в таких случаях исходит от вещей, а не от нас»
[66]. Более того, совсем в плюралистическом духе не известных ему постмодернистов он заявлял: «Приведите мне какое-нибудь мнение, которое не было бы правильным?»(46). Иначе говоря, он считал возможным в каждом, даже, на первый взгляд, ошибочном, суждении зарекомендовавшего себя, авторитетного мыслителя обнаружить некую крупицу истины или интересный поворот мысли, а поэтому парадоксальным образом требовал, «…чтобы любое заблуждение находило свое место среди истин»(99). И это, по его мнению, возможно, поскольку «больше духовности в том, чтобы заблуждаться на манер Декарта, нежели исправлять Декарта на манер какого-нибудь бакалавра»[275], так как «…ошибка Декарта ценится дороже, чем школьная истина»
[67].
На мой взгляд, в данном отношении Ален во многом был прав. Во-первых, если проследить весь путь, следуя которым мыслитель имярек, по нашему мнению, все же совершал ошибки, то можно получить ценнейший материал для дальнейших размышлений и интересных выводов именно потому, что «ошибки Декарта обладают позитивным значением, и они совершены при движении по верному пути»(18). Это как раз тот случай, когда очень полезно учиться на чужих ошибках (даже если мы их напрямую так не называем). Во-вторых, вчерашняя «ошибка» в гуманитаристике завтра может «обернуться» выдающимся открытием, а поэтому не нужно торопиться признавать ее таковой. В-третьих, когда мы ведем речь о гуманитарных проблемах, мы сплошь и рядом сталкиваемся с тем, что граница между «ошибкой» и «истиной» крайне относительна, размыта, конвенциональна.
Тем не менее я бы не стал отстаивать в столь категоричной форме, какую использует Ален, ценность любых ошибок, пусть даже и совершенных великими умами: ведь подобный подход отдает фетишизмом и открывает двери сознательной идеологизации. Собственно говоря, к подобному выводу парадоксальным образом призывает и декартовское «Все подвергай сомнению», руководствоваться которым не стеснялся даже такой «закоренелый» материалист, как К. Маркс. А уж «апологету сомнения», Алену, казалось бы, тут и карты в руки…
