К чему он и был приведен редкой силы изобретательностью в области математики, [Б. Рассел полагает, что именно обучение в коллеже «…дало
ему более основательные познания в современной математике, чем он мог бы получить их в большинстве университетов того времени»
[188].]
которая наделила его знанием того, что последовательное размышление обладает бόльшими возможностями, чем дискуссия с конкретными авторами. Из этого не следует, что нужно отвергнуть всяческую культуру и любую уже освоенную науку, поскольку ничего подобного не может быть вообще. Напротив, все остается на своих местах. Но, в соответствии с постоянными и глубокими размышлениями Декарта, [По мнению Рассела, Декарт «…не был трудолюбив, работал
он всего в течение нескольких часов в день, читал мало. Его труды, по-видимому, были написаны с большим напряжением сил, в течение коротких периодов, но, возможно, он делал вид, что работает меньше, чем работал в действительности, чтобы казаться аристократом-любителем, иначе его успехи едва ли были бы возможны»
[189].]
имеется различие между основаниями идей, которые пребывают в нас в то же время, что и слова, и самими идеями, носителем которых является лишь суждение.
[«…Поскольку действие мысли, посредством которой мы думаем о вещи, отличается от действия мысли, посредством которой мы сознаем, что думаем о ней, то они часто независимы одна от другой»
[190].]
Таким образом, обнаружив в себе стоическое учение о согласии, [Возможно, автор имеет в виду то, что стоики, сторонники
учения о каталепсических (схватывающих) восприятиях, общим их условием признавали «пассивность воспринимающей души, иначе говоря, пассивность субъекта, который не должен допускать в область восприятия никакой отсебятины»
[191]. Однако подобная позиция, которая сделала бы невозможными любые сомнения по поводу воспринятого, т. е. противоречила бы картезианскому методу, должна была быть преодолена, о чем, собственно говоря, и пишет далее Ален.]
он преуспел в том, чтобы упорно и деятельно заставлять себя сомневаться – не без намерения освободить свое сознание от всех содержащихся в нем материалов, воспоминаний или объектов, скорее всего, делая это как человек, который, задумав перестройку, прежде всего разделяет камни и кирпичи и располагает их в соответствии с соображениями удобства, не предвосхищая до времени окончательный вид будущего здания.
Сомнение
Таким образом, первая из великих идей Декарта – это методическое или гиперболическое сомнение, направленное на чувства и рассудочные доказательства.
[«…Я стал считать ложным почти все, что было не более чем правдоподобным. …Никогда не принимать за истинное ничего, что я признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению»
[192]. Речь здесь идет о так называемом «картезианском сомнении»: «Для того чтобы иметь твердый базис для своей философии, он принимает решение сомневаться во всем, в чем он может сколько-нибудь усомниться»
[193].]
На чувства, в соответствии со старинными доводами скептиков являющиеся заблуждениями и грезами, но восстановленные в своей ценности и заново осмысленные, если можно так сказать. Например, начиная с того самого момента, когда, по моим воспоминаниям, я воображал и верил в то, что моя мечта была по-настоящему реальной, я, по всей видимости, должен думать, что она вполне могла бы быть мечтой, а в конечном итоге – сохранить ее как видимость и вовсе не придавать ей той мощи объекта, которую суждение обычно столь легко приписывает тому, что удивляет, тому, что устрашает, или тому, что нравится. Касаясь рассудочных доказательств, он отмечает, что память его часто обманывает и что эти доказательства претерпевают изменения во времени. И что же – отвергнуть их все по этой причине? Отнюдь нет – лишь те доказательства, которые вызывают подозрение, когда мои суждения опираются на память;
[«…Я не подражал, однако, тем скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются пребывающими в постоянной нерешительности. Моя цель, напротив, заключалась в том, чтобы достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и пески, найти твердую почву»
[194].]
в то же время это определенный метод оживления доказательств посредством постоянного сомнения. Это то, что ни в коем случае не является недоверием к самому себе, – скорее, недоверием к тому, что есть телесного и механического в мыслях, и как раз подлинным доверием исключительно к самому себе. Хорошо известно, как подобное сомнение, зашедшее настолько далеко, насколько того хочется, упирается в следующее: сомневаться – это значит мыслить; уверенность в том, что я мыслю, имеется даже тогда, когда я сомневаюсь; вот вам и вполне основательная реальность. «Я мыслю, следовательно, я существую».
[Знаменитый афоризм Декарта
[195], которым чаще всего пытаются выразить самоё сущность его философии.].
Различие между душой и телом
Этот путь ведет непосредственно к некоей важной идее; и то, на чем всегда следует настаивать в противостоянии учениям, выглядящим привлекательно, – это различение души и тела, или, иначе говоря, мысли и протяженности. Скептическое возражение против свидетельства чувств касается всех без исключения тел; если я – тот, кто мыслит, – представлял бы собой тело, я не мог бы быть уверен в собственном существовании, я же в нем уверен абсолютно;
[«…Полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием»
[196].]
следовательно, я – тот, кто мыслит, – отнюдь не являюсь телом; следовательно, то, что сомневается, отрицает, утверждает, постигает и принимает решения, не является телом.
[«…Исследуя, кто мы такие… мы в высшей степени ясно усматриваем, что к нашей природе не имеет отношения ни какая-либо протяженность, ни какая бы то ни было фигура, ни перемещение в пространстве, ни что-либо иное подобное, являющееся свойством тела, но ей причастно одно лишь мышление…»
[197].]
