Поэтому рассмотрим, каким образом научные понятия проникают в те общие идеи, которые являются продуктом социальной жизни и влияния которых в полной мере не избежал в своем творчестве ни один мыслитель. Ясно, что первые науки уже давно порвали с предрассудками и суевериями. Между тем во времена Пифагора и Платона математики далеко не полностью отвергали традиционное отношение к священным числам, а в эпоху Аристотеля, как мы знаем, свойства звезд и постоянство их возвращений к одному и тому же расположению все еще объяснялись приписываемыми им нетленностью и божественной природой. Гораздо позже простота законов в рамках физических исследований стала рассматриваться как свидетельство их истинности, в соответствии с идеей о бесконечно мудром творце. Позже биология использовала подобного рода идеи в качестве руководящих, либо ссылаясь при этом на мудрость архитектора, либо обращаясь к душе или жизненному принципу как к причине характерных для жизни феноменов. Что касается социологии или политики, то очевидно, что они пока не освободились если и не от мысли об организующей идее провидения, служащей оправданием властей, то, по крайней мере, от диктата таких абстрактных идей, как свобода, равенство, справедливость, постоянно пребывая при этом в конфликте с реальными и скорее претерпеваемыми, чем осознаваемыми условиями существования. Следовательно, все науки должны пройти через долгий период детства. И прогресс каждой из них, если рассматривать его беспристрастно, проистекает из того, что опыт постепенно и благотворно влияет на сильные чувства или абстрактные идеи, сформулированные безусловным образом. Например, с точки зрения картезианцев, следствием божественных мудрости и постоянства была идея постоянства естественных законов.
Все эти идеи – от идеи абсолютного правительства или бога до идеи скрытого гения, по мнению социологов, происходят из того, что первым и в наибольшей степени запечатлевающимся в сознании любого человека опытом естественным образом становится опыт, проистекающий из собственно человеческого уклада. Наши первые впечатления, относящиеся к обычному порядку вещей, постоянно побуждают нас считать его всего лишь аналогичным собственно человеческому укладу и всегда в большей или меньшей степени изменяющимся под влиянием лести, мольбы, принесенных жертв. Таким образом, первой наукой была религия.
[Как отмечает рассуждающий о Конте Р. Арон, поскольку «любое общество непременно предполагает консенсус, согласие между частями, единение членов, составляющих общество», постольку «общественное единство требует признания принципа единства всеми индивидами, т. е. религии». При этом «сама религия допускает тройное деление, свойственное природе человека. Она включает в себя интеллектуальный аспект, догму; аффективный аспект, любовь, которая выражается в культе; и практический аспект, который Конт называет “укладом”. Культ упорядочивает чувства, уклад – личное или общественное поведение верующих. Религия воспроизводит в самой себе дифференциацию природы человека: порождая единство, она должна обращаться одновременно к разуму, чувству и действию, т. е. ко всем способностям человека»
[239]. «Таким образом, религия представляет для души нормальный консенсус, в точности сравнимый с консенсусом здоровья с телом»
[240], и «…теологические концепции были даже… долгое время необходимы, дабы возбуждать и поддерживать смелость человека косвенной надеждой на своего рода бесконечное господство…»
[241].]
А фетишизм, который преклоняется перед любым полезным или вредным объектом как перед богом, в соответствии с наипростейшими социальными отношениями представляет собой самую бесхитростную форму предвидения и упорядоченного действия, основанную на наблюдении и воспоминании. Во всяком случае, с одной стороны, строгость внешнего порядка не позволила упустить случая оживить безумные надежды, рожденные желанием и молитвой, а с другой – социальный порядок, под влиянием в том числе и внешней необходимости экономического или военного плана, предлагал наилучшие модели теологии. Отсюда происходит организованный политеизм, для наиболее продвинутой части населения планеты в свою очередь замененный монотеизмом, становившимся все более и более абстрактным. Таким образом, первое состояние нашего понимания любого порядка будет называться состоянием теологическим. Фетишизм, политеизм, монотеизм являются главными его подразделениями.
Тот прогресс, который приводил от конкретного к абстрактному, от беспорядка к порядку, от бессвязного к упорядоченному во внутренних связях, в глубине своей был направлен на урегулирование нашего понимания самогό внешнего порядка. Однако он обретал форму отрицания и критики, основным средством которых оказывалась скорее дискуссия, чем опыт. Здание, возведенное из идей, становилось все более и более бедным и непротиворечивым, – будучи при этом и слишком далеким от внешнего порядка вещей, чтобы испытывать на себе его разрушительное или укрепляющее воздействие, – поддерживаемым только догматической страстью, в особой степени пренебрегавшим общественной природой и забывавшим о ней, притом что бесхитростная теология предлагала, как минимум, ее верное изображение. Итак, систематическое, отрицающее, абстрактное, естественным образом анархическое и индивидуалистическое сознание следует называть метафизическим.
[Ср.: «Метафизика, таким образом, является в сущности ничем иным, как видом теологии, ослабленной разрушительными упрощениями, самопроизвольно лишающими ее непосредственной власти помешать развитию специально позитивных концепций. Но, с другой стороны, благодаря этим же разрушительным упрощениям, она приобретает временную способность поддерживать деятельность обобщающего ума, пока он, наконец, не получит возможность питаться лучшей пищей»
[242].]
Это общее движение никогда не прекращало действий, направленных либо против политеизма – в пользу монотеизма, либо против католического монотеизма – в пользу более абстрактной и менее пышной религии, найдя в конце концов свое завершение в неэффективной идее Высшего Существа и бесплодной концепции непреодолимой фатальности.
[Как видно, имеются в виду такие протестантские учения, как лютеранство, кальвинизм, цвинглианство и др.]
Переход от монотеизма к позитивному, или завершающему, состоянию мы будем называть состоянием метафизическим, потому что соответствующий ему разглагольствующий и критически настроенный ум в особой степени откровенно выступал против систематизированной теологии. Однако подобного рода дьявольский ум действовал в любые времена, всегда оказываясь великолепным в разрушении и бессильным в созидании. Именно поэтому метафизическое состояние в своей чистоте почти неуловимо; но так же как абстрактные концепции, доминирующие во французской революционной политике, позволяют оценить ее результаты, так и протестантская реформа выдвигает наиболее точную идею этого отрицающего и в то же время догматического движения.
