Параллельно всему ходу описанного – мощного, но впустую протекавшего – движения освобожденные науки одна за другой предлагали модели позитивного, или завершающего, состояния и вели к последовательному подчинению предлагаемой им строгой дисциплине биологии и даже социологии.
IV. Позитивный ум
Позитивная наука развивается, естественно, под влиянием внешних факторов и, выступая под именем математики, уже на протяжении длительного времени предлагает совершенную модель познания, оказавшись во власти которой астрономия вскоре отказывается от последних воспоминаний об астролатрии
[Астролатрия – широко распространенное в древнем мире поклонение самым разным небесным телам.]
и астрологии, достаточно долго тесно связанных с позитивными исследованиями.
[Ср.: «Когда новейшая философия безвозвратно изгнала астрологические принципы, она не менее заботливо сохранила все истинные понятия, полученные при их господстве; точно то же происходило в химии по отношению к алхимии»
[243].]
Биология и даже социология сегодня уже пережили или переживают подобную перемену. Согласие всех просвещенных умов, как и подтвержденная опытом полезность, не позволяет более не признавать, что на смену поиску причин во всей науке должно прийти изучение законов; причина на уровне человеческого уклада – это воля, это видимый или скрытый индивид, подобный человеку. И очень полезно наблюдать, как метафизическая критика понемногу подменила наивные гипотезы фетишизма и более абстрактные концепции политеизма или монотеизма, с тем чтобы прийти к пустым и чисто вербальным понятиям, каковыми все еще являются тяжесть, сила притяжения, сродство, жизнь в высказываниях не только учеников, но даже мэтров. «Природа? – спрашивал де Местр. – А что это за дама?» Метафизический ум, таким образом, подходит к объяснению вещей, используя слова. Науки же формулируют законы, не заботясь о причинах, и делают на основе своих формул выводы или предсказания, которые верифицирует опыт. Таким образом, позитивная наука является вполне очевидным фактом человеческой жизни (un fait humain). Однако позитивный ум в достаточной степени может самоутверждаться лишь при помощи социологического суждения, которое только и способно сохранить то, что есть человеческого и позитивного в воспоминаниях о нашем долгом детстве. Ибо наука, как угодно продвинутая и сколь угодно свободная, обычно наделяет ученого лишь принципиально негативной и надменной уверенностью по отношению к прошлому и – что очень примечательно – болтливым скептицизмом по отношению к человеческим проблемам. К отмеченному неизбежно должно вести злоупотребление критическими или метафизическими дискуссиями, благодаря которым становится видно, что теологический метод пережил свой объект. В отличие от такого рода негативного усилия, прилагаемого теперь впустую, столь удачно названный позитивный ум исправляет заблуждения прошлого, которые никогда не представляют собой ничего, кроме предчувствованных истин, и сохраняет память о них. Например, протестантская критика, подчиняясь неизбежному и систематическому сомнению, очищает христианство от идеи о Непорочной Матери; но позитивный ум усматривает в этом символе выражение самой глубокой в социальном плане истины. Параллельно этому идея духовной власти, полностью отделенной от материальной силы, идея, столь грубо отвергнутая революционным сознанием, как будет объяснено позже, окажется подхваченной и усвоенной сознанием позитивным.
На основании всего сказанного можно признать, что фетишизм и даже теология не столь непосредственно противостоят установлению конечного порядка, как общее для бывших эмпириками или догматиками философов XVIII в. метафизическое заблуждение (l’aberration), в соответствии с которым религии представляют собой лишь нагромождение произвольных и забавных суеверий и которое, со своей стороны, неизвестно каким образом произвело на свет полностью оснащенный абстрактный разум. Это усилие – признаться, неизбежное, в свое время полезное и направленное против теократических пережитков – должно рассматриваться как долговременное восстание ума против сердца. Его главной ошибкой является индивидуализм, уже выработанный монотеистической доктриной персонального спасения. Важнейшая позитивистская идея, которая должна улучшить эту порочную концепцию, состоит в обнаружении во вдохновениях религиозного чувства первого наброска наших теоретических идей – связь, которая обнаруживается во всех наших естественно-научных концепциях, как только они оказываются разработанными и более не изучаемыми, поскольку чувство всегда является главным двигателем как для познания, так и для деятельности. Так была восстановлена преемственность в человеческом развитии – как индивидуальном, так и коллективном. И позитивный ум, в соответствии с подлинным понятием прогресса выступая тем самым как охранитель, обещает не обмануть надежд, пришедших к нам из детства человечества.
V. Социологическая психология
Если под термином «психология» понимать изучение человеческой природы, рассматриваемой с точки зрения присущих ей же потребностей, эмоций и мыслей, то можно прийти к выводу, что наблюдения за природой человека, множество раз излагавшиеся честолюбивыми литераторами, никогда тем не менее не выходили за пределы того, чтό опыт семейной жизни и повседневные пересуды делают доступным для всех, но особенно для женщин, которые в первую очередь зависят от человеческого уклада (l’ordre humain), а также от мнений и эмоций, которые вносят в него перемены. Однако реальные отношения между действием, чувством и умственными способностями (l’intelligence) поддаются научному наблюдению только в том случае, если мы рассматриваем как развитие человечества в его целостности, так и обнаруживаемую в его рамках в соответствии с основным социологическим законом устойчивость мнений, нравов и институций. Только тогда наблюдения за человеческой природой оказываются освобожденными от бесчисленных индивидуальных фантазий, делающих возможными любые гипотезы. Но самая естественная ошибка – поскольку любой психолог, претендующий на научность, является скорее зрителем, чем актером, – состоит в признании того, что умственные способности являются тем двигателем в самом человеке, который посредством своих собственных законов управляет одновременно и эмоциями и действиями. Отсюда и проистекает имеющая серьезные последствия ошибка, возникающая одновременно с совершением критического, или метафизического, усилия и состоящая в незнании естественного существования альтруистических склонностей, – ошибка, общая для священников-монотеистов, мирян-метафизиков, эмпириков и скептиков. Отсюда же проистекает и мизантропическая идеология – непосредственным образом искоренить ее могла бы только социология, – которая представляет индивидуальное существование в виде порочной абстракции, хотя социальная жизнь не менее естественна для человека, чем еда и сон.
Однако изучение детства человечества в рамках социологической истории позволяет обнаружить источник всех этих метафизических софизмов. Прежде всего, изучение религий – как примитивных, так и развитых – в соответствии с их значимостью выявляет последовательность идей, которые никогда не подтверждаются опытом, полученным из окружающей действительности, аналогичны возникающим в состоянии бреда, в приступе безумия, во сне и позволяют понять, что под влиянием чувства, особенно усиленного общественными потребностями, ум естественным образом отдаляется от истины. Если мы не умеем изучать умственные способности по недоступным верификации поэтическим фантазиям фетишистов, политеистов и особенно теологов-монотеистов, то следует вообще отказаться от постижения преемственности человеческого существования (la continuité humaine). И все же эта история нашего долгого детства, взятая как таковая, в достаточной степени объясняет современный образ жизни, даже если мы имеем в виду наиболее образованные умы. Ибо нужно признать, что вне рамок познания окружающей среды, осуществляемого с использованием позитивного метода, к которому ум, как только он им овладевает, приспосабливается без всякого труда, эти общие воззрения в качестве истинной опоры всегда используют не аргументы адвоката, обнаруживаемые в дискуссии, но чувство или же влияние, оказываемое социальными потребностями. Именно поэтому существующие во время войны воззрения изменяются под воздействием сильных чувств или крайней необходимости. Следовательно, нужно признать, что умственные способности – это не более чем прислуга, что первый импульс им всегда сообщают действие и потребности, точно так же как вдохновение всегда приходит к ним благодаря чувству. Отсюда следует, что умственные способности, хотя бы немного освободившись от подобного рода связей, осуждены на блуждание без руля и без ветрил и что, наконец, умственные способности контролируют ситуацию и обладают возможностью внести улучшения в действие и чувство лишь в той мере, в какой они сами формируются реальной наукой в соответствие с непоколебимым и неизменяемым порядком, существующим в окружающей среде. «Действовать в соответствии с эмоциями и мыслить, чтобы действовать.» Этот позитивистский девиз служит ослаблению горделивого неповиновения, присущего умственным способностям, которые характеризуют метафизическое сознание. Такого рода размышления побуждают осмотрительного мыслителя прежде всего заняться изучением долгого опыта человечества, начиная при этом с самых абстрактных наук, с наибольшим успехом изгоняющих с собственной территории рискованные воззрения, и, в соответствии с энциклопедическим подходом, переходя от них к наукам иного рода, вместо того чтобы без достаточной подготовки изобретать безумные точки зрения, касающиеся самых сложных тем. Однако главная черта мудрости заключена отнюдь не в этом. Осмотрительный мыслитель всегда подчиняет свои научные исследования определенным потребностям, т. е. необходимостям, определяемым действием, и остерегается проявлять бесполезное любопытство, которое, независимо от характера проводимого исследования, вовлекло бы его в бесконечную череду разнообразных тонкостей. Это условие относится к числу с наибольшей решительностью отбрасываемых горделивым метафизическим умом, пребывающим в согласии с происками академической науки, направленными на оказание поддержки отдельным ее специализациям. Наконец, поскольку всегда именно чувство движет и увлекает мысль, еще одна черта подлинной мудрости заключается в том, чтобы не пренебрегать собственно культурой – эстетической и в особенности поэтической – как источником теоретического вдохновения. И данная связь столько раз подтверждалась опытом, что она могла бы быть очень легко признана, даже если бы вообще не пытались ее понять. Эти замечания сделаны для того, чтобы показать, в какой степени подлинная история человечества ведет человека к лучшему пониманию самого себя.
