исправить же ее можно будет только посредством трудоемких приготовлений энциклопедического характера, освободить от которых не может ничто.
VIII. Семья
Метафизическая концепция семьи, разработанная под знаком идеи договора, права и, в конечном итоге, равенства, изменяет природу этого элементарного сообщества (société), если при этом не принимать во внимание биологических условий, лежащих в его основании. Если же не упускать из виду того, что низшее является основанием для высшего, то в семье можно обнаружить все формы как человеческой зависимости, так и человеческой надежды.
[ «В… семье люди приобретают опыт исторической преемственности и научаются (что служит условием цивилизации) передавать от поколения к поколению материальные капиталы и интеллектуальное имущество»
[255].]
Закон, который дает обобщающую характеристику нашей зависимости, сводится к следующему: по естественным причинам альтруистические чувства гораздо менее энергичны, чем чувства эгоистические. Закон, который дает обобщающую характеристику нашей надежды, сводится к следующему: альтруистические чувства, если они испытываются при благоприятных обстоятельствах – когда эгоизм ни в коей мере не противостоит им, развиваются сами собой и становятся источником наших привычных удовольствий.
Когда мы рассматриваем элементарные семейные чувства, мы замечаем, что эгоизм и альтруизм объединены в них до такой степени, что энергия, присущая одним, подобно дарующей силу крови, которая способствует появлению на свет здоровых отпрысков, перетекает в своем развитии в другие. Можно было бы сказать, что альтруизм, как черенок, привитый к ветви эгоизма, живет более богатой жизнью благодаря питающим его сильным корням. Такое смешение, безусловно, унижает достоинство последних, но в то же время принуждает их к участию в происходящем и дарует нам первый опыт ощущения счастья, приносимого любовью, опыт, который в ином случае, в силу зависимости нашей природы от явлений низшего порядка, остается лишь воображаемым или становится известным нам только на уровне молвы, а следовательно, недостаточным, в случае если обстоятельства усложняются. За исключением неких чрезвычайных ситуаций, мы никогда не начинаем с реальной любви к человечеству. В подобном стремлении к счастью любить первое место занимает материнская любовь, так же как женский пол заслуживает имя пола чувствительного – иначе говоря, великого своей сердечностью и опытом, обретенным в рамках того ни с чем не сравнимого сообщества, которое образуют мать и ребенок и благодаря которому становится ясно, что первоначально личностный инстинкт не отличим от любви к другому. В биологическом отношении ребенок является частью матери до того, как обретает независимое существование. Из-за недостаточности уделяемого этим прочным связям внимания энциклопедического плана метафизические и даже теологические теории описывают их и восхищаются ими, вместо того чтобы обосновывать.
Супружеская любовь обнаруживает аналогичные черты: и эгоизм и альтруизм пребывают в ней соединенными подобным же образом благодаря воспроизведению настоятельно заявляющей о себе биологической функции, поскольку счастье индивида непосредственно зависит от счастья того или той, кого он любит. И здесь нужно привести поразительный пример такого рода воспитания альтруистических чувств. Любовь отца к детям, естественно, довольно слаба и сперва обретает силу лишь благодаря своей связи с супружеской любовью, которая присутствует в материнской любви благодаря игре волнений, радостей, страданий. Таким образом, отцовская любовь предшествует причинам любить и сама порождает их, ибо именно под взглядом любви ребенок пробуждается и расцветает. «Упрекая любовь в том, что она часто бывает слепа, – говорит мэтр, – забывают, что ненависть бывает такой гораздо в большей степени и гораздо более пагубным образом». Во французской словесности, пожалуй, не существует более яркого замечания, которое было бы направлено против банальности общих мест. То, что ребенок не может, таким образом, испытывать любовь к пробуждению собственной жизни и своих лучших наклонностей, не любя в то же время ту двойственную любовь, которая помогает ему выйти из чисто животного состояния, без труда способен понять каждый. Обоюдная любовь братьев и сестер, к которой благодаря счастливым биологическим обстоятельствам всегда примешивается некое подобие чувства материнства и отцовства, поскольку она формируется не так уж и легко и зависит от условий семейной жизни, представляет собой также подлинную модель всех альтруистических чувств, чтό в достаточной степени обнаруживает слово «братство». Чтобы покончить с тем, чтό в данном контексте может быть лишь неким наброском, нужно обозначить то воздействие, которое социальные нравы и институции в свою очередь оказывают на естественные чувства. Моногамия и неотъемлемая характеристика брака способствуют большей концентрации этих богатых эмоций, поскольку бесконечно желанная и скрепленная нерушимой клятвой любовь порождает собственные основания именно благодаря тому любовному воспитанию, вне которого существуют лишь скромность, недоверие к себе и скрытность, в то время как метафизическая идея развода, основанная на абстрактном праве, располагает к недоброжелательной суровости, порождающей поводы для подозрения и, наконец, приучает нас возлагать излишние надежды на факторы низшего порядка, вместо того чтобы в благоприятный момент, если благородно посвятить этому свою жизнь, суметь заполучить все обещанное всесторонним развитием семейного существования счастье. Нужно также отметить, хотя и во вторую очередь, что родственные, дружеские и функциональные связи, которые являются следствиями общественного характера брака, по своей природе способны умерять беспричинные изменения (les improvisations) в настроении и изощренность чувствований, не отделимых от излишне уединенного существования. Данное обобщение рассматриваемых воззрений может позволить составить определенное представление о той несравненной главе, в завершение которой наш автор помещает изумительный и в общих чертах намеченный уже Аристотелем анализ, где природные различия и созвучия оказываются столь тесно переплетенными друг с другом. Однако проблема управления и послушания зависит от некоей высшей идеи и требует для себя специальной главы.
IX. Две власти
В Средние века уже была предугадана та великая идея, в соответствии с которой силу власти теоретической мысли в ее противостоянии хорошо организованной власти военной придают слабость и бедность. По существу, духовная власть существует только на основе свободного соглашения. Но Церковь никогда не придерживалась этого тезиса; она никогда не была способна на это, потому что ее догматы не могли быть сообразованы с изучением чего-либо и со свободно данным согласием. Однако та позитивная доктрина, основаниями всех разделов которой являются непосредственное изучение фактов и в достаточной степени разработанных понятий, а первой моделью которой стала математика, оказывается обязанной принять столь основательную концепцию разделенной и свободной Церкви. Причем свободной вовсе не для действия – поскольку опыт с достаточной ясностью показывает, что любое сотрудничество в промышленной либо военной областях прежде всего предполагает повиновение, – но свободной в одобрении либо в хуле. В этом ее громадная мощь, которая не только ни в коей мере не нуждается в одобрении силы, но, более того, стремится подавлять любые проявления последней. Ибо когда обучающий берет в руки хлыст, ум утрачивает способность утверждать; мнения же, являющиеся в таком случае лишь лестью, согласуются с исходом противоборств. Если вы не можете обойтись без применения силы, будьте в таком случае просто сильны и оставьте ваши смешные аргументы. Если же вы стремитесь убедить, то отбросьте шпагу. Это глубокое суждение, составившее сильную сторону католического обновления, на основании гораздо более убедительных доводов должно бесповоротно определить поведение современного мыслителя, уверенного в своих аргументах. Короче, раз и навсегда нужно отказаться от любого вида тирании. Эта глубокая идея придает иной вид различным проблемам.
