Первым эскизным описанием силы и того, что нужно называть правом силы, мы обязаны Гоббсу.
[Учение о государстве и праве Т. Гоббса, сторонника неограниченной власти короля, изложено в его главном труде «Левиафан, или материя, форма и власть государства» (1651). «Все те, кого коробит положение Гоббса, несомненно, найдут странным: вместо того чтобы основывать политический строй на силе, его хотят учредить на слабости. Тем не менее именно это следовало бы из их тщетной критики, основанной на моем главном анализе трех частей, неизбежно присущих любой общественной власти. Потому что за неимением подлинной материальной силы появится необходимость заимствовать у духа и сердца первичные основания, которые эти бедные элементы все-таки неспособны обеспечить. Пригодные единственно к тому, чтобы достойно изменить предшествующий строй, они не смогут выполнять никаких общественных обязанностей там, где материальная сила еще не учредила надлежащим образом какой-нибудь строй. <…> Известное положение Гоббса о спонтанном господстве силы представляет собой поистине единственный важный шаг, сделанный позитивной теорией правления со времен Аристотеля вплоть до меня»
[256].]
Сила управляет; но тот факт, что это суждение не обретает формы аксиомы, доказывает, что в нашем сознании еще остаются сомнения по поводу содержащейся в ней мысли. Если речь идет о военных действиях, то властвует победитель; если речь идет о действиях в области промышленности, то здесь имеется другой победитель – богач. Опыт показывает, что конституции, трактующие о власти, ничего в этом отношении не меняют. Мы будем называть временной диктатурой режим, при котором неизбежно применяется сила и который плох лишь настолько, чтобы возникла вера в возможность освободиться от него при помощи по видимости прекрасных распоряжений.
Наиболее серьезная ошибка, связанная с этим вопросом, выросла из метафизического заблуждения, являющегося реакцией на великую католическую идею и ставящего своей задачей объединение двух видов власти в одном лице и наделение разума силой (donner force à la raison). Но в результате игры различных потребностей подобная неосторожная попытка может привести лишь к приданию разума силе (donner raison à la force) – иному аспекту низших форм подобного рода потребностей, под влиянием которых приходится принимать жизненно важные решения. Тот, кто властвует, никогда не является самым выдающимся. Так, в семье власть принадлежит представителю более активного пола, и вовсе не потому, что он более разумен, более мудр, более любящ, более уважаем, но лишь потому, что он принадлежит к активному, иными словами, сильному полу. Эта идея уже была однажды изложена в краткой форме: по выражению Аристотеля, женщина легко преодолеет трудности, обусловленные необходимостью повиноваться.
[Пожалуй, наиболее развернутые рассуждения Аристотеля о женщине содержатся в его трактате «Политика», однако обнаружить в нем мысль древнегреческого философа, на которую ссылается автор, переводчику не удалось.]
И только в результате подобного поведения, без какого-либо лицемерия, она подвергнет испытанию силу совета, имеющего своей задачей всего лишь убеждение. Государство также должно быть управляемо в соответствии с такого рода моделью. Нужно, чтобы светская (temporel) власть отказалась от наставлений, и если мы хотим, чтобы общественное мнение формировалось в соответствии с теми обстоятельствами, которые характерны для этого процесса, то все академические или образовательные объединения должны быть лишены любой официальной поддержки. Свободное, повинующееся и в то же время неуступчивое в своей области, общественное мнение лучше отразит силу хвалы и хулы. И, наоборот, в ситуации нынешнего смешения властей и в то время как любого рода общественное мнение сразу же стремится дать почувствовать свою силу, в целях его изменения сразу же применяются силовые средства. Однако уступчивость лишает тирана возможности применения подобной отговорки. И следует признать, что тиран ищет одобрения; а так как ему остается лишь повиноваться, он живет в обширном и пустынном пространстве, поскольку он человек. Что же делать льстецам, если не выказывать тирану подчеркнутого одобрения по поводу максимально возможной и наиболее свободной духовной власти? Социалистические требования являют собой прекрасный пример подобного смешения различных порядков. Ибо стремление регулировать получение богатств в соответствии с достоинством и заслугами индивида парализовало бы развитие промышленности;
[Это замечание следовало бы отнести не только к социалистическим, но и к феодальным отношениям в случае их доминирования в общественных процессах.]
поэтому в конечном итоге именно сила регулирует эти вопросы. Рассматривать богатства, как только они начинают использоваться для обеспечения и развития производства, иначе, чем в качестве общественных запасов, – это значит плохо понимать общественную жизнь. Следует признать, что безумное увлечение роскошью действительно приводит к проматыванию слишком большой части общественного достояния, и происходит это главным образом в результате проведения бесполезных работ. Но кто же не замечает, что свободное общественное мнение могло бы стать всесильным в своем противостоянии подобным злоупотреблениям, поскольку затраты на роскошь всегда осуществляются лишь ради создания общественного мнения. Трусливая снисходительность и даже софизмы, высказываемые по данному поводу так называемыми мыслителями, являются главным источником несправедливостей, которых можно было бы избежать. Однако эти злоупотребления будут продолжаться, пока мыслители сидят за столом у богачей. Воинственно настроенной власти вполне хватило такого рода поддержки со стороны чистых литераторов, и, если можно так сказать, официально организованное смешение двух властей, оставив в неведении всех, привело к тирании, предложенной под видом свободы и являющейся наиболее эффективной из всех, известных до настоящего времени ее типов. Одобрение действий властей, в котором они нуждаются, как в воздухе, будет иметь смысл только тогда, когда выработка доктрины станет делом, не имеющим к ним никакого отношения; в противном случае получится, что власть одобряет самое себя. Таким образом, благодаря приманке в виде бесполезной свободы действия оказывается утраченной свобода мысли. Отсюда следует неукоснительная и все еще не до конца осознаваемая обязанность мыслителя, достойного этого имени, жить вне связей с властью, не занимая каких-либо должностей и обеспечивая себя исключительно посредством помощи, оказываемой учениками. На протяжении всей своей жизни Огюст Конт являл собой благородный пример именно такого рода.
[См. об этом подробнее предпоследнее примечание к I разделу настоящей работы о Конте.]
Но столь возвышенная и лишенная любых щекочущих тщеславие прерогатив ситуация возникает не только в связи с мэтрами, если у тех хватает мужества принять ее; каждый человек, в той степени, в какой он является мыслителем и в какой он свободен от забот по управлению общественной деятельностью, должен стать свободным жрецом, живущим за собственный счет и сообразно своему положению (à son niveau). Женщины, старики и пролетарии суть естественные элементы этой грандиозной власти будущего, одобрение, поклонение, презрение или хула которой будут столь же значимы, что и меч.
