Человеческий род заправляет всем на нашей планете. Когда же заходит речь об аналогичном совершенствовании других животных видов, то, как оказывается, сказать по поводу того, что в данном случае возможно или невозможно, нечего, поскольку человеческие сообщества обрели необходимые для их же прогресса надежность и досуг лишь благодаря жестокому уничтожению антагонистичных видов и одомашниванию менее непокорных. Таким образом, ни один животный вид не имел возможности развиваться в социальном отношении. Но попытаемся представить себе, какими были бы сегодня человеческие знания, искусства, институции, если бы человек продолжал жить так, как живут львы или крысы, постоянно преследуемые более сильным видом. Эти замечания способны сделать человека более скромным и заставить его больше ценить то, чем он обязан себе подобным – как в настоящем, так и в прошлом. И философия истории, как мы уже говорили, ориентированная благодаря своим размышлениям на науки, промышленность, религию, выявляет то, чем каждое общество обязано предшествующим поколениям. Развитие миротворческой деятельности также все более наглядно демонстрирует реальное сотрудничество разных народов. Можно даже сказать, что главные черты трех великих рас – белой, преимущественно мыслящей, желтой, преимущественно деятельной, и черной, преимущественно чувствующей, – свидетельствуют о планетарной гармонии. Однако прежде всего благодаря позитивной доктрине достигается то ментальное и духовное единство, которое не сумел установить католицизм по причине отсутствия у него доказательных догм. Даже война не может скрыть существования этого всеобщего братства, и, мало того, в определенном смысле она даже еще в большей степени утверждает его посредством создания более масштабных союзов и развития сотрудничества. Преемственность человеческой истории подготовила возникновение единства человечества. Таким образом, истинный Бог – это Человечество, подлинно великое Существо, наиболее живое из всех известных существ.
[ «Великое Существо есть совокупность прошлых, будущих и настоящих людей, которые свободно способствуют усовершенствованию всеобщего порядка»
[258], – писал О. Конт. Однако Р. Арон уточнял: «Великое Существо – не вся совокупность людей, а лишь те из них, кто живет в памяти потомков, потому что они так прожили свои жизни, что оставили после себя свои творения или пример для подражания.
Если “человечество состоит скорее из мертвых, чем из живых”, то не потому, что статистически мертвых больше, чем живых, а потому, что лишь те составляют человечество, живут в его памяти, которую мы должны любить, кто достоин того, что Конт называл “субъективным бессмертием”.
Другими словами, Великое Существо, возлюбить которое приглашает нас Конт, есть то лучшее, что имели и сделали люди, это, в конце концов, то, чем человек возвышается над людьми, или по крайней мере то, что основное человечество реализовало в некоторых людях.
Так ли отличается это основное человечество, которое мы любим в Великом Существе, от человечества, реализовавшегося и преодоленного в Боге традиционных религий? Конечно, есть огромная разница между той любовью к человечеству, к какой призывает нас Конт, и любовью к трансцендентному Богу традиционных религий. Однако христианский Бог сотворен людьми. Между основным человечеством и божеством религий, принадлежащих к западной традиции, есть связь, поддающаяся разным интерпретациям»
[259].]
Формула «мертвые управляют живыми» широко известна, но смысл ее часто искажается, ибо она не имеет в виду того, что живые наследуют своим предкам в физиологическом отношении; подобная смена поколений характерна лишь для животного уровня. Действительно, любой человек преимущественно управляем определенной группой почитаемых им предков, труды и идеи которых продолжают свое существование и являются общим достоянием всех народов. Это царство не подлежащих забвению мертвецов обогащается наиболее достойными из ныне живущих, которые, будучи очищены посредством позитивной имморальности, [Вопреки общепринятому мнению, в соответствии с которым
имморальность и аморальность фактически отождествляются, эти понятия совпадают далеко не полностью, поскольку имморализм представляет собой «тенденцию к выработке жизненных принципов, противоположных принятой морали» (но все-таки морали!), а аморализм – это «отказ опираться и подчиняться любому ценностному суждению, относящемуся к этике»
[260]. Иначе говоря, если в первом случае мы имеем дело с переоценкой ценностей, условно говоря по Ф. Ницше, – что предполагает замену одной системы ценностей другой, пусть и противоречащей ныне существующей и считавшейся общепризнанной, но, безусловно, допускающей как предъявление к ней тех или иных претензий, так и обсуждение и анализ ее содержания, то во втором речь идет о полном отрицании любых этических требований и о фактическом признании действия в этой области одного-единственного принципа – принципа вседозволенности. Поэтому использование употребленного в тексте словосочетания «позитивная имморальность» можно считать вполне оправданным.]
действуют только в соответствии с тем, что имеется в них лучшего. Нужно также признать, что со временем и благодаря согласию, устанавливающемуся между комментариями, вызванными к жизни творчеством умерших, памятью о них, а также восхищением ими, их воздействие усиливается. Поэтому все потрясения, причиной которых становятся ныне живущие люди, оцениваются как все менее и менее значимые в сопоставлении с результатами правления мертвых, чье величие и блеск постоянно возрастают. Между тем становятся объяснимы заблуждения тех людей, которые, не обладая достаточной культурой и не понимая, насколько они далеки от великих мертвецов, с какой-то безумной одержимостью пытаются как бы изобрести все заново на фоне постоянного падения их собственного авторитета. Таким образом, Человечество усиливается от эпохи к эпохе, оно становится лучше, чем отдельный человек, направляя его. Древний и наивный культ мертвых стал первым наброском этой подлинной и позитивной религии, чьи обряды были организованы уже в соответствии с публичным поминовением великих мертвецов.
[Можно предположить, что именно здесь, в философии Конта, следует искать истоки как оптимизма Алена, так и его, условно говоря, секуляризованной религиозности.]
Однако кому не ясно, что смешение двух форм власти включает в этот культ, все еще обязанный своим существованием славе наиболее древних, различные несоразмерные и, что особенно важно, недостаточно умеряемые им же прославления? Учредителями подлинно духовной власти станут жрецы этого нового культа, которые изгонят из вечной жизни незаконно вторгшихся в нее. И кто же не узнает под этими новыми именами гуманитарные науки, возрожденные и, самое главное, освободившиеся от светской власти, постоянно и в излишней мере склонной к управлению человеческой культурой в соответствии с собственными интересами и преходящими начинаниями?
