Гимнастика и музыка составляли великую тайну атлетов. Вместо того чтобы подчинять движения привычке – тому, что подготавливает панику, – эти дрессировщики самих себя подчинили привычку упражнениям. И именно отсюда происходит то прекрасное чувство, которое все еще присутствует в слове привычка, выражающем идею обладания, а вовсе не то, что привычка есть одеяние,
[Как видно, Ален намекает на имеющую латинские корни (habeo – иметь, обладать; сохранять и т. д.; habito – постоянно заниматься чем-либо; habitus – платье, наряд; свойства, лат.) взаимную этимологическую близость французских слов «привычка» («l’habitude») и «одежда» («l’habille»).]
оказывающееся и прибежищем и тюрьмой для робкого человека.
[Здесь уместно заметить, что тема привычки была довольно популярна в европейской мысли разных эпох, и разнообразные суждения, высказывавшиеся по этому поводу, зачастую позволяют, во-первых, говорить о месте отношения к этой теме в общемировоззренческой позиции (выражением которой эти суждения и являлись) их авторов, а во-вторых, признать привычку объектом, достойным философского размышления. В качестве подтверждения сказанного можно привести по необходимости ограниченный, безусловно произвольный, но в достаточной степени представительный ряд примеров: «[Добродетель] нравственная рождается привычкой» (Аристотель)
[356]; «Привычка притупляет остроту суждений» (Монтень)
[357]; «Привычка свыше нам дана: / Замена счастию она»
[358] (при этом А. Пушкин в примечаниях к процитированному двустишию приводит в известном смысле парадоксальную фразу из Ф. Р. де Шатобриана, писавшего: «Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я искал бы это в привычке»); «…обезболивающее действие привычки»; «Привычка – искусная, но чересчур медлительная благоустроительница!
Вначале она не обращает внимания на те муки, которые по целым неделям терпит наше сознание во временных обиталищах, и все же счастлив тот, кто ее приобрел, ибо без привычки, своими силами, мы ни одно помещение не могли бы сделать пригодным для жилья» (М. Пруст)
[359]; а О. Генри в рассказе «Предвестник весны» приходит в восхищение от «…привычки – той силы, что не дает земле разлететься на кусочки», в то же время не без иронии признавая, что, «впрочем, существует еще какая-то дурацкая теория притяжения». И т. д. (Попутно следует предупредить читателя: курсив в комментируемой фразе добавлен переводчиком, что, с его точки зрения, позволяет придать большую рельефность заключенному в ней автором смыслу.)
Наконец, нельзя не отметить, что и сам Ален довольно часто высказывался по поводу привычки – например: «Привычка – тот же идол, она обладает властью благодаря нашей покорности» или «…привычка подчинять истину приличиям, а науку правилам поведения – самая древняя из укоренившихся в нас…»
[360], что свидетельствует о неоднократно отмечавшемся ранее своеобразии хода его мысли, не гнушавшейся превращать в предмет собственного внимания на первый взгляд вполне заурядные детали и вопросы повседневной жизни человека. При этом Ален умел находить связи между фактами последней и философскими проблемами, например: «Декарт написал самое прекрасное из своих сочинений, но слишком мало читаемое, – “Трактат о страстях” – именно для того, чтобы объяснить, как наш организм при помощи своего строения и привычек без труда способен обмануть мысль. Ради нас же самих»
[361].]
Привычка отнюдь не порабощает; напротив, она освобождает, тем самым каким-то образом распространяя возникшее желание по всему человеческому телу, вплоть до наиболее глубоко скрытых его тканей, благодаря чему абсолютно новое и вовсе не предвиденное действие оказывается исполненным в совершенстве, и не после того как оно уже было продумано, но в тот самый момент, когда оно обдумывается. Таким образом, атлет никогда не представляет себе, что наносит удар, не нанося его в то же самое время.
[На мой взгляд, принципиально неверное суждение. Ведь достаточно хорошо известно, что, например, прыгун в высоту или длину «прокручивает» в воображении все фазы предстоящего прыжка, перед тем как совершить его в реальности, а, например, музыкант-исполнитель может не только «повторять» уже знакомое ему произведение, но и учить совершенно новое, не притрагиваясь при этом к инструменту. И т. д. Объясняется эта очевидная неточность, по-моему, тем, что у самого философа не было практического опыта, например, игры на музыкальных инструментах или выполнения физических упражнений. Его же литературная практика подталкивала его к выводу о том, что текст фиксируется на бумаге фактически в тот самый момент, когда фиксируемая мысль формируется в сознании пишущего. Именно поэтому данное положение стало одним из наиболее часто выдвигаемых и обсуждаемых философом (см. вступительную статью и, например, эссе «Гончар»).]
Это счастливое состояние утишает страсти. Что такое ненависть, если не тягостное желание нанести множество ударов, так и не реализованное в нанесении хотя бы одного-единственного? И я держу пари, что наши самые ловкие летающие акробаты являются таковыми благодаря тому, что никогда не думают ни о каком действии, не совершая его; а это освобождает их одновременно и от страха, и от неловких движений. Единственное: в силу подобного союза с механическим началом их действия совсем не соответствуют форме их собственного тела и в результате вызывают в нем лишь кратковременное умиротворение.
Высшая красота атлетической статуи не выражает ни одного из тех наших не связанных друг с другом чувств, которые мы довольно удачно называем состояниями души; напротив, она свидетельствует о том, что благодаря музыке и гимнастике все состояния души охватили тело, пребывая в нем в согласии с телесной формой. Итак, более не существует души, находящейся в изоляции; форма бессмертна и божественна, что и демонстрируют олимпийские боги в качестве истинной идеи. В соответствии с естественным ходом событий, мертвецы суть тени, то есть все еще являются телесными формами. Душа вовсе не представляет себя в качестве изолированной, а поэтому вовсе и не сердится на своего спутника,
[Под спутником души понимается, естественно, тело.]
что не исключает размышлений о смерти, являющихся результатом проявления христианского чувства; я подчеркиваю: результатом, а не причиной. Отсюда и проистекает то удивительное правило, в соответствии с которым человек действующий совсем не боится смерти.
