этот последний вырастет настоящим сыном людей и с большей вероятностью будет соприкасаться с чисто человеческими проблемами – сна, огня, кормилиц, справедливости; первый же, скорее, станет сыном неба, другом странствующих ветров и свободных вод; и если они оба станут поэтами, то будут поэтами разными. Но эти различия в естестве каждого человека переплетены со столькими иными, что астрологическое предзнаменование должно сохранить лишь метафорический смысл и парить над нашими мыслями, как само небо, которое позволяет все объяснить в его непроницаемой ясности. Имея же дело с яркой индивидуальностью, нужно буквально следовать за ней по пятам. Во всяком случае, от дерзкого начала до бульона из камней, занимавшего ум Гете-подростка,
[У Гете речь идет о «liquor silicium» («кремниевом соке»)
[389].]
пролег ярко освещенный путь.
Известно, что если кремниевые камни обработать алкоголем, как это делал Гете, или всего лишь мгновенно охладить в воде, то они станут кремнезёмом, находящимся в состоянии прозрачного желе.
[Иначе говоря, превратятся в кремниевый сок, «…возникающий в результате воссоединения чистого кварцевого песка с соответствующим количеством щелочи»
[390].]
В своих мемуарах Гете рассказывает, что он неустанно размышлял над этим, полагая, что в этой по видимости живой форме
[В «форме животного студня», как пишет Гете
[391].]
ему удалось найти девственную землю алхимиков.
[Девственная земля, или алхимическая соль, – термин алхимиков, обозначающий лишенный какой-либо формы кристаллизованный осадок вещества, некое первоначало, которому алхимическая сера (сухая и жаркая, мужское начало) и алхимическая ртуть (влажная и холодная, женское начало) придают определенную форму материального тела.]
Однако на этом аморфном желе он тщетно опробовал всевозможные реактивы, которые только мог придумать; по его словам, у него никак не получалось привести эту мнимо девственную землю в состояние матери.
[Здесь следует понимать: «земли-матери». Как пишет Гете, «…в самой природе этого вещества не чувствовалось ничего продуктивного, ничего позволяющего надеяться, что сия “девственная земля” когда-либо перейдет в состояние “земли-матери”»
[392].]
Тем не менее эта отважная идея подтолкнула его к минералогическим исследованиям, которыми он занимался всю свою жизнь. Отсюда можно составить некоторое представление о том, что такое идеи девства и материнства. Ибо поэтическое чувство, вызванное чем угодно – начиная с самого незначительного объекта, охватывает необъятную область, простирающуюся от неба до ада, и мыслитель никогда не перестает любить эту метафорическую целостность как свое собственное бытие. Тот, кто не начинает с завершения, не умеет начинать. Я не могу поверить в то, что странствующая душа Платона могла бы быть дочерью ноября.
[По античной традиции, днем рождения Платона считается 7 таргелиона (21 мая).]
Его детские мечты, из которых он создал мысль, увели его далеко вперед по сравнению с нами. У Гете я вновь нахожу тот драгоценный порыв, посредством которого поэт прежде всего и завершает свои мысли – как резким рывком силка, в петлю которого оказывается поймана вся природа. Отсюда масштабность самых маленьких стихотворений и, наоборот, поэзия самых незначительных мыслей. Это подобно аркам моста: под ними и по нему будут двигаться тысячные толпы, человеческие богатства, страсти, однако при его наведении подобного рода детали вообще не принимались во внимание.
Девственные идеи, украшенные пророческой красотой. После предваряющей уверенности – созидательное сомнение. В результате злоупотребления механическим опытом оно приходит из тех времен, когда, как пытаются утверждать, существовали ложные идеи; камень признается не более чем камнем, вещь – не более чем самой собой; подобная абстрактная истина оказывается не более чем горсткой песка в руках. Но когда рождается некто, подобный Гете, все возобновляется, и вновь астрология объясняет астрономию. Уже после Гете может прийти Гегель и многие другие, которые заново выучатся мыслить в соответствии с поэтическим предвосхищением. Для того чтобы сомневаться, нужно сперва быть уверенным;
[Как уже отмечалось во вступительной статье, этот тезис входит в числе наиболее принципиальных в контексте мировоззренческих взглядов Алена. Один из вариантов его выражения звучит, например, так: «…уверенность в том, что я мыслю, имеется даже тогда, когда я сомневаюсь; вот вам и вполне основательная реальность»
[393].]
следовательно, нужно, чтобы прекрасное предшествовало истинному. Это то, о чем говорится в древней легенде, и мы видим, как при звуках лиры камни укладываются в стены, дворцы и храмы.
[Здесь имеется в виду древнегреческий миф об Амфионе, сыне Зевса и Антиопы, который вместе со своим братом-близнецом Зетом возводил городские стены вокруг Фив. И если силач Зет, олицетворяющий жизнь практическую и приземленную, работал медленно, как настоящий каменщик, то Амфион, символизирующий собой жизнь созерцательную и творческую, играя на лире, подаренной ему Гермесом, добивался гораздо более значительных результатов, приводя своей игрой в движение камни и заставляя их самостоятельно укладываться на предназначенные для них места в стене.]
Слова
Огюст Конт,
[По словам Р. Арона, «ссылки на Конта постоянны в работах Алена»
[394]. В особой степени это характерно для его книг «Propos sur le christianisme» (Рассуждения о христианстве, 1924), «Idées» (Идеи, 1932) и «Краткий курс для слепых» (в двух последних книгах специальные главы посвящены О. Конту). Cвои политические взгляды философ в основном изложил в двух работах – «Eléments d’une doctrine radicale» (Основания радикальной доктрины, 1925) и «Le Citoyen contre les pouvoirs» (Гражданин против властей, 1926).]
который безупречно писал о языке, [В соответствии с концепцией Конта, влияние языка распространяется далеко за пределы культуры: «в социальном плане создание языка, в конечном счете, следует сравнить с установлением собственности. Потому что в духовной жизни человечества первый выполняет фундаментальные обязанности, равноценные тем, какие в материальной жизни выполняет вторая. Существенно облегчив приобретение всяких теоретических и практических знаний и придав направление нашему эстетическому развитию, язык освящает это двойное богатство и передает его новым совладельцам…По отношению к богатствам, предполагающим владельцев и при этом не подвергающимся никаким изменениям, язык просто устанавливает полную общность, когда все, свободно черпая из всеобщего клада, спонтанно содействуют его сохранению»
[395].]
