— Для меня тоже. Во вторник поговорим.
— Что-то у меня нет особенного желания с тобой встречаться.
Реплика дает ожидаемый результат, и лед наконец тает.
— Прости, Амелия, нелегко звонить после такого перерыва.
— Как ты поживаешь?
— Я один.
— Ладно, лучше поговорим, когда приедешь. Пиши: в семь вечера, как раз успеем прогуляться по саду.
Голос Бернардо, полный выразительных модуляций, оттенков и обертонов, по-прежнему волнует не меньше красноречивого взгляда. Он способен передать широчайшую гамму чувств, в нем есть хорошая, без пережима, театральность. Этот голос, можно сказать, нас и свел. Однажды вечером, после долгого рабочего дня, мы отправились на аперитив к Микелю, жившему у подножия холма Манкеуэ. Чем дольше я смотрела на голый бетон, патио, световые люки, высокие потолки, служившие визитной карточкой стиля Микеля, тем менее уютным и более холодным казался мне этот дом. Даже гостиная, где мы в конце концов уселись, страдала серьезным нарушением пропорций. Вся интимность терялась под чересчур высоким потолком. Хозяин дома говорил и говорил, не умолкая ни на секунду. Под пиджаком (твидовым, с кожаными заплатками на локтях — что-то вроде униформы архитекторов старшего поколения) прорисовывались, будто шарниры, мосластые плечи и бедра, намекающие на широкие кости под худосочными. Даже длинный нос Микеля заканчивался округлостью, словно подчеркивая стремление его обладателя сглаживать острые углы — в частности, ни в коем случае не пугать заказчиков незнакомыми терминами и не идти наперекор негласной, но непреложной архитектурной традиции, сложившейся у нас в Чили. У Микеля с Бернардо намечался новый раунд давнего спора: при изначальной договоренности решать клуб в современном ключе Микель не желал превращения проекта в экспериментальный.
После третьей водки с тоником Бернардо двинулся в контрнаступление. С таким подходом, доказывал он, вместо клуба у нас получится монастырь. Микель слушал, усмехаясь. Но, поняв, что нам нужно нечто в духе созданного Ренцо Пиано римского Музыкального парка — концертного комплекса, напоминающего гигантских скарабеев, — и что наши здания тоже должны походить на типичных обитателей парка: божью коровку, пчелу, стрекозу, — он посерьезнел, поставил бокал с виски и велел Бернардо пойти проспаться и вытряхнуть дурь из головы. Бернардо, обычно умевший держать себя в руках, выпалил: «Да ты, старый пень, небось и стрекозы никогда не видел?» Я от неожиданности залилась истерическим хохотом. Бернардо тоже — смех заразителен. Мы никак не могли остановиться, заходясь все сильнее при виде оцепеневшего Микеля. Прощаясь, мы извинились перед хозяином, но смех искал выхода, и в мощеном дворике за парадной дверью мы снова закатились, как только погас свет в окне. Бернардо обнял меня сзади за талию, поцеловал в шею и спросил: «Ну, чем займемся?» Голос его был тягучим, обволакивающим, многоцветным. Тем самым, который только что снова прозвучал в телефонной трубке.
Я никогда не думала о нем в плане секса. Несмотря на лишние килограммы, Бернардо выглядел вполне привлекательным, однако представить себя в постели с человеком настолько занятым собой, набитым под завязку своими идеями и вдобавок отягощенным семейными узами, — нет, увольте. Но тогда я повернулась и поцеловала его в губы. Через двадцать минут мы уже были в мотеле в районе Эль-Арайана — несколько домиков на берегу Мапочо с двухместной парковкой у каждого. Дело было в разгар зимы, в середине июля — если я правильно помню по стадии проекта. В комнате горел газовый камин с искусственными поленьями, бросая отсветы на запотевшие изнутри окна. Река бурлила, грохоча по каменистому дну. Бернардо, очутившись сверху и стремительно проникнув в меня, двигался размеренно, без робости и стеснения, деловито, с почти садистской улыбкой. У него были широкая и безволосая грудь с маленькими сосками, выпирающий живот и толстые расплывшиеся икры. Стон за стоном он довел меня до первого за долгое время оргазма, а потом кончил сам, не сдерживая хриплого протяжного крика, который, наверное, было слышно в соседних домиках. Откинувшись на подушку, он закурил сигарету.
Это курение в постели — запретное для Эсекьеля, курившего где угодно, кроме спальни, — заставило меня со страхом вспомнить о супружеском ложе. Застиранные казенные простыни вызывали отвращение. Обстановка, еще минуту назад казавшаяся вполне подходящей, теперь превратилась в нелепые штампованные декорации. Я приподнялась, собираясь встать, но Бернардо придержал меня за плечо: «Не торопись, протяни удовольствие». Его невозмутимый вид, уверенность в себе, в своем теле, эта сигарета в расслабленных пальцах вмиг вернули мне спокойствие — я словно вспомнила свою роль, а сценарий снова обрел логику. Я попросила у Бернардо закурить. Семь бед — один ответ, мужу я все равно уже изменила. Мы лежали молча, еще разгоряченные, и смотрели, как сигаретный дым тянется вверх в отсветах фальшивого камина.
Вот так, с разрядки, все и началось. Совесть умолкла быстро, так же быстро, как в ту первую ночь. Я не комплексовала. Более того — отлично себя чувствовала. Именно этого мне не хватало, чтобы вновь ощутить себя полноценным человеком. Так происходит и до сих пор: долгое отсутствие секса выбивает меня из колеи настолько, что все действия и поступки кажутся размазанными и бессвязными.
Вылазки в мотель учащались, каждая встреча делала следующую еще слаще. Не однажды мы встречались по утрам, не в силах дождаться вечернего свидания, а потом, вечером, повторяли на бис. Бывало, мы сбегали в мотель каждый будний день, с понедельника по четверг, и ужасно жалели, что в пятницу приходится возвращаться домой пораньше, чтобы с семьями разъехаться за город на выходные. Я не испытывала к Бернардо романтических чувств, и он вряд ли чувствовал по отношению ко мне что-то, кроме физического влечения.
Мы с Эсекьелем по-прежнему жили в своем мире, а эти вылазки просто помогали мне удовлетворить потребность. Бернардо тоже вроде бы не терзался муками совести. Он утверждал, что верит в прочность семьи, но не считал зазорным и для мужчины, и для женщины искать удовольствие на стороне. Как только такая возможность исключается — все, конец супружескому сексу. Свобода цементирует брачные узы, взаимопонимание между супругами всецело зависит от сексуальной удовлетворенности обоих. Брак держится на плаву только благодаря походам налево, доказывал Бернардо, и моментально пойдет ко дну, если им с женой придется хранить верность друг другу.
Меня эти бесстыдные оправдания позабавили, и я спросила, как он относится к изменам своей жены Марты. На этот счет имелось свое правило: не попадайся и ни в коем случае не дай себя уличить. Риск дарит адреналин, а тайна создает интимность. Однако жена Бернардо оказалась слишком наблюдательной, а он не заботился о том, чтобы как следует замести следы. Два раза она застукала его, заставляя немедленно прекратить связь на стороне. Он не сомневался, что жена ему тоже изменяет, но конкретно никого не подозревал и в принципе не считал, что об этом стоит говорить в открытую. Жена знала, что ему нравится смотреть, как она флиртует с другими, что это его даже возбуждает. На самом же деле либо Бернардо был слишком занят собой, чтобы замечать любовников Марты, либо это она спускала ему все с рук, пока он не заходил слишком далеко.
