— Я была уверена, что он согласится.
— А я несколько дней пытался докопаться до смысла этого предложения. — Бернардо хватает бутылку виски и резким движением наполняет бокал. — Сначала решил, как уже сказал, что это просто предлог со мной развязаться. Невыполнимое условие для мужчины, у которого осталась хоть капля гордости. Но потом я засомневался: у тебя ведь хватило бы духу сказать мне в лицо, без всяких уверток, что не хочешь продолжать отношения. Поэтому я начал подозревать, что ты это серьезно. Я как никогда в жизни хотел, чтобы ты осталась со мной, я был уверен, что, если мы переспим еще раз, ты поймешь, как велика наша… любовь, страсть, называй как хочешь. И Эсекьель скрепит ее своим свидетельством. А затем у меня снова появились сомнения: вдруг ты меня все-таки обманываешь, вдруг это такой странный способ сказать, что больше не можешь спать со мной, раз он все знает, однако и порвать со мной сама тоже не в силах.
— И ты до сих пор в сомнениях?
— Мне жаль, что я тогда не понял, не ушел сразу. По-моему, тебя мучила совесть и страх перед разводом. Неопределенность оказалась для тебя невыносимой. Будь я менее предвзятым и более решительным, разъяснил бы тебе в самых конкретных выражениях, что из вашего тупика выхода нет.
— Ты ошибаешься, Бернардо.
— Откуда такая уверенность?
В отблесках огня казалось, что выражение его лица меняется, однако на самом деле он стоял, уставившись в одну точку на своей бочкообразной груди, будто именно там шла ожесточенная борьба воспоминаний со стремлением понять.
— Потому что других шансов, кроме как поучаствовать в нашей с Эсекьелем затее, у тебя не было. Тебе пришлось бы подыграть нам, а ты понимал, что не сможешь. Но ты этого не признавал.
— Я для тебя настолько мало значил?
— Нет, дело не в этом… Просто никакого другого места я бы тебе отвести не смогла. Я по-прежнему принадлежала Эсекьелю, но то ли я недостаточно ясно дала тебе это понять, то ли ты упорно это отрицал.
На миг в его взгляде мелькает возмущение, но оно тут же сменяется доходящей до идиотизма покладистостью. Он буквально выжимает из себя непредвзятость.
— Хотя, возможно, ты прав насчет страха перед разводом, — добавляю я. — Я питала к тебе сильные чувства, но жить без Эсекьеля не могла. Я тогда любила его больше, он меня будто околдовал, я не представляла себя без него или вдали от него. Я бы почувствовала себя выпотрошенной, лишенной собственного «я». Ты тоже боялся, ведь и сам развелся только два года спустя. Я тяжело это пережила и совсем этого не хотела. Многое должно было случиться, прежде чем я решилась подумать о разводе.
— И что же такое случилось?
— Тебе знать не нужно.
— Если бы я тогда согласился прийти, невыносимый абсурд происходящего все равно заставил бы тебя бежать без оглядки.
— Я не видела ничего невыносимого и абсурдного. Иначе бы не предложила.
— Ты предложила, зная, что я откажусь.
Тогда в крохотной кафельной кладовой при офисе Микеля, с кофе и электрическим чайником, в окружении множества чистящих средств, мне казалось, что Бернардо сможет противостоять своей гордыне. Бернардо, свободный в мыслях и поступках, незашоренный, доверяющий жизни и готовый попробовать что-то нестандартное, мог бы согласиться на мое предложение. Мы разговаривали второпях, боясь, что нас кто-нибудь услышит, оба возбужденные: он — перспективой лечь со мной в постель, я — заняться любовью при Эсекьеле. Бернардо превратился для меня в единственную надежду вернуть секс в мой брак. Двигавший мной порыв сокрушал всякий стыд, до такой степени мне хотелось повторить случившееся у нас с Эсекьелем, только чтобы теперь Бернардо присутствовал во плоти. После того дивана мы с Эсекьелем еще занимались любовью и мастурбировали вдвоем, представляя Бернардо, и проговариваемое вслух с каждым разом делалось все реалистичнее, будто не было в этом ничего несусветного и все могло бы осуществиться, стоит только предложить.
В узкой и тесной каморке мы так ни о чем и не договорились. Чайник уже выпускал клубы пара, и аромат кофе смешивался с едкими запахами порошков. Мы шептались, склонившись друг к другу, как заговорщики. Бернардо, не поддаваясь на уговоры, то и дело порывался меня поцеловать. Но я хотела уломать его, заставить принять мои условия. Я описывала, как все будет происходить, как я отдамся ему с невиданной прежде свободой. Он ответил, что я спятила, а Эсекьель тем более, что мне нужно брать ноги в руки и спасаться, но я не слушала, продолжая гнуть свою линию в надежде, что он подчинится. Откуда только взялось у меня это безрассудство, этот эгоизм, эта наглость, с которой я собиралась использовать Бернардо, ни на секунду не задумываясь о его чувствах? Мной двигало не просто извращенное желание — мне казалось, что я спасаю свой брак. Позже я поняла, что на месте Бернардо мог быть кто угодно, нам просто требовался кто-то третий, возвращающий нам, как ни парадоксально, иллюзию утраченной близости.
— Нет, я не знала. Если бы ты отбросил гордыню и предвзятость, возможно, взглянул бы на это как на приключение.
— У меня такое чувство, что ты никогда не верила в мою любовь.
Я улыбаюсь этому всплеску романтизма. Самое время сменить направление и сойти с тропы эмоций и догадок, на которую мы ступили. Романтизм сковывает любые самые неуместные страсти твердой леденцовой коркой, превращая в безобидные карамельки.
Я приготовила куриное карри с рисом басмати — не для того, чтобы произвести впечатление на Бернардо, его ничем не удивить, — просто воспользовалась одним из своих коронных проверенных рецептов. Он ведь считает себя не только архитектором, а еще и ландшафтным дизайнером, психологом, политологом и гурманом.
Перед самым десертом снова звонит Роке. Я скрываюсь в спальне, но там связь чуть хуже. Уверенности по сравнению с утренним разговором у меня прибавилось, поэтому я бесстрашно сообщаю, что ужинаю с Бернардо. Пусть лучше привыкает к тому, что у меня есть прошлое, вчера никуда не денется ради завтра. В голосе Роке появляется настороженность. Я заверяю, что беспокоиться ему не о чем, единственное, что от него требуется, — как можно скорее приехать в Рунге, когда вернется.
Пока Бернардо не поднимается из-за стола, собираясь уходить, мы делаем вид, что сможем остаться друзьями. Обманываем себя банальностями, перебрасываемся ничего не значащими новостями, беззаботными комментариями насчет интересных проектов, под конец изображаем тот самый дружеский разговор, который вроде бы и не посвящение во что-то сокровенное, но и не светская беседа. Это наша главная проблема — какую дистанцию держать. Оставаться на расстоянии, как за столом, глупо, учитывая насколько мы когда-то были близки. Мы оба ощущаем невольное напряжение, и все кажется натянутым, неловким, неестественным. Но близость и открытость, как тогда у камина, без живительной любви и страсти тоже все усложняют, омрачая атмосферу взаимными упреками. Единственный возможный сейчас выход — перестать видеться. Бернардо, похоже, понимает это и сам: вместо пошлого поцелуя в щеку на прощание он, скроив свою гримасу, протягивает мне руку.
