— Когда-нибудь увидимся.
Через несколько дней после того разговора в тесной кладовой я, как и планировала, ушла из проекта. Перспектива взять год творческого отпуска и уехать в Нью-Йоркский университет читать магистрам лекции по писательскому мастерству на испанском начала обретать для Эсекьеля конкретику. В газете сложностей не предвиделось: от него требовалось посылать по статье в месяц, редакция же обещала никем своего популярного обозревателя не заменять, а дожидаться возвращения. Но Эсекьель самокритично считал, что редакция просто не сможет найти другого дурака, который согласится на такое неблагодарное занятие.
Себе на замену в работе над проектом клуба я привела Клариссу — мою хорошую подругу Клариссу Болдуин. Ей предстояло руководить фирмой, занимающейся обустройством парка — от первоначальных грунтовых работ до посадки последних растительных групп. Мы с Клариссой дружим с 1996 года, с совместного участия в выставке ландшафтных проектов — одной из первых в Чили. На выставке мы представляли полупустынный сад из устойчивых к засухе суккулентов, перемежающихся маленькими столбиками из плитняка охристых тонов — такие невысокие вертикальные столбики, будто надгробия, оставшиеся от поселения доколумбовой эпохи. Заняли второе место, и с этого момента моя карьера пошла в гору. Потом мы еще пару раз работали вдвоем, однако с каждым заказом у обеих росли перспективы открыть собственную фирму. Сначала мы общались только по работе, опасаясь допускать друг друга в личное пространство, но с годами сблизились по-настоящему. Мы умеем слушать, не осуждая, советоваться и оберегать друг друга — ни разу за все время я не упрекнула Клариссу в бестактности и себе ничего подобного не позволяла.
За оставшиеся месяцы я разобралась с остальными незаконченными проектами и уладила прочие дела. Если не считать возни с визами, подготовка к отъезду оказалась менее трудоемкой, чем мы думали. К нашему везению, в начале августа 2005 года намечалась свадьба двоюродного брата Эсекьеля, и, поскольку насчет жилья они с невестой еще не определились, всем было удобнее, если они поселятся у нас и разделят с нами расходы. За домом в Рунге оставалась присматривать Хосефина.
Начался новый этап, когда я уже не так сильно страдала от неудовлетворенности. Не проходило и недели, чтобы мы не занялись сексом. Я открыла в себе талант рассказчицы. Стоило нам в постели прижаться друг к другу, я принималась рассказывать Эсекьелю о других мужчинах — выбирая из вероятных кандидатур, чтобы придать словам правдоподобие. Бернардо постепенно отодвигался на второй план, пока однажды ночью я не отобрала у него роль главного героя окончательно. Оправдание каждый раз было одно и то же. Я ложилась в постель с другими, думая об Эсекьеле, представляя, как он подглядывает за мной. Мы упивались новыми ощущениями, вторым медовым месяцем, проснувшейся спустя годы страстью. Эсекьель откликался охотно, сам побуждал меня рассказывать дальше — особенно ему нравились подробности: когда другой решился дотронуться до меня, делала ли я ему минет, как ощущается внутри чужой пенис, в чем различия, в каких позах мы все проделывали. Ему нравилось, когда я снова и снова повторяла, что другой покусывает мои вставшие торчком соски.
Однако под конец проходящих в ожидании отъезда месяцев уже и эти фантазии перестали приносить плоды. Эсекьель нервничал, потому что по-прежнему писал рецензии и должен был подготовить первый осенний семинар. Он отвык заниматься двумя делами одновременно, а университет выдвигал многочисленные требования — к содержанию курса, методике, библиографии и системе оценок. Однако на самом деле причина охлаждения проста: я, увы, не Шахерезада эротического рассказа. Я исчерпала весь репертуар своих фантазий, сценарии и ситуации начали повторяться, ход действий становился предсказуемым. Конечно, Эсекьель не устраивал мне экзамен на творческие способности и предпочитал заводиться от моих порой незатейливых выдумок, а не от стройного печатного текста. Но все рано или поздно приедается, а я не знала, каким образом оживить наш секс. Так прошел последний месяц в Сантьяго и первый в Нью-Йорке. С опаской, но понимая, что назад дороги нет, мы закружились в бурном водовороте этого беспокойного города.
Визит третий
Я и предположить не могла, что визит Бернардо разбудит в моей душе мучительную тоску по Эсекьелю. Эти молодые деревца, тянущиеся к небу; кустарниковые купы, повторяющие очертаниями дикие заросли на душных влажных склонах; мягкие изгибы лощины, с каждым днем все ярче зеленеющей под солнечными лучами, — вся эта красота ровным счетом ничего не значит, если рядом нет Эсекьеля, чтобы ею полюбоваться. Жаль, конечно, что у меня нет подходящего предлога позвонить ему, но искушение набрать номер слишком велико. В ожидании ответа стою под большим больдо. Услышав голос Эсекьеля в трубке, невольно вздрагиваю. Он сейчас у своего друга, писателя Ренцо Перти, в старом особняке на холме Карсель в Вальпараисо.
— А я в саду. Вспоминаю наши с тобой прогулки.
— Хочешь, завтра приеду?
— А не далековато? — Я иду на попятную, понимая, что мой звонок продиктован скорее ностальгией, чем вспыхнувшими чувствами. Побродить с Эсекьелем по саду было бы мило, но волнения от встречи лицом к лицу мне ни к чему. Мне нужна идиллия, а не беспокойство. Я хотела сказать, что скучаю по нему, но теперь запуталась в собственных мыслях.
— Да нет, — отвечает он с едва заметной запинкой. — Чуть больше часа езды. Приеду, позавтракаем, и я уеду. Отдохну ненадолго от Перти. Он мне читать спокойно не дает, только и знает что языком молоть и напиваться. За месяц ни строчки не написал.
— Ладно… — соглашаюсь я с показной неохотой, уверенная, что от Эсекьеля эта неуверенность не ускользнет.
— Тогда до завтра. — Он готов отключиться.
— Эсекьель…
— Да?
Я не знаю, что сказать.
— Хочешь, приготовлю что-нибудь?
— Хм-м-м… Куриное фрикасе.
С утра, чтобы отвлечься, отправляюсь прогуляться в Кебрада-дель-Агуа. Несмотря на данную себе установку сохранять спокойствие, то и дело представляю, как мы занимаемся любовью, Эсекьель полон желания и жажды взять реванш за «холостые» годы; и другая картина: мы вдвоем бродим по саду в молчании, боясь ранить друг друга неосторожным словом. Меня бросает из крайности в крайность. Желание против страха. Мы не виделись с Эсекьелем уже два месяца — с того дня, как я уехала из Сантьяго. С каким лицом он появится сейчас? С угрюмым и замкнутым, как в последние наши дни, или я увижу в его глазах былое смущение и теплоту? Станет ли он делать вид, что этот приезд ничем не отличается от предыдущих? Будет бесцеремонно ходить по всему дому, показывая, что он тут хозяин? Обрушит на меня лавину упреков или начнет умолять начать все заново? На утесе, где обрывается тропинка, я представляю, как Эсекьель стоит рядом и его кудрявую челку треплет ветер. Он полон сил и жизни, он словно правит миром с этого утеса, обнимает меня за талию и передает мне бразды правления. Я сжимаю руки в кулаки и кричу. Нечего воображению шутить со мной так. Эсекьель никогда не предстанет на этом утесе ни человеком, ни демоном, ни богом спасительной любви. Он будет взирать на мир прежним, полным скептицизма и даже страха, взглядом, по-прежнему будет укрываться от ветра и тумана, поскольку никогда не сможет проникнуться их духом. Потому что в детстве он ни разу не летал во сне и не превращался в невидимку, потому что всегда, даже во сне, оставался собой.
