В середине ноября Эсекьель сообщил, что едет на выходные в Вальпараисо, к Перти. Меня он на этот раз не пригласил даже из вежливости — какой смысл, если я все равно откажусь? Перти я недолюбливала и как человека, и как писателя. Два года назад он издал первый роман — Эсекьель его превознес до небес, а мне он показался оторванным от жизни и пресным, несмотря на хороший слог и несколько метких наблюдений. Я воспринимаю Перти исключительно как озабоченного пьянчугу (щеки в красных прожилках, обрамленные нестрижеными, как в далекой молодости, седыми космами), который, не стесняясь присутствующих дам, пялится вслед каждой юбке, отпуская комментарии насчет «булок» и «буферов». «Сиськи как лампы Аладдина», — изрек он как-то раз в ресторане вслед удаляющейся в дамскую комнату спутнице. Он любил похвастаться своими подвигами, поделиться, как кого затаскивал в постель, и охарактеризовать сосательные способности каждой.
Меня бесило, что подобное ничтожество окажется в курсе сексуальных похождений Эсекьеля. Встав в дверях спальни, где Эсекьель собирал вещи в дорогу, я с нескрываемым презрением спросила, пойдет ли он отрываться с Перти. Оказалось, нет, Перти сейчас в Сантьяго, а Эсекьель поживет в его доме. Значит, он едет один? А вот это уже не мое дело, ответил Эсекьель с циничной улыбкой, которая выдавала его с головой.
На следующем сеансе у психолога выяснилось, что выходные он провел с писательницей на пятнадцать лет моложе его, роман с которой у него уже давно. Девушка, что греха таить, привлекательная — смуглянка с индейскими чертами и огоньком в глазах. Эсекьель отказался рецензировать ее первую книгу, однако нелестный эпитет «выгребная яма сентиментализма» я в ее адрес слышала. На этот раз обошлось без ревности. Его декларация независимости развязала руки и мне, дав повод остаться в пятницу ночевать у Роке.
В субботу мы с ним отправились обедать в «Пуэрто-Фуй». Водить меня по ресторанам высокого класса — второй излюбленный им способ обольщения. Когда мы еще не отваживались встречаться за пределами его квартиры, я думала, что он предпочитает заведения с богемной атмосферой вроде «Лигурии» или «Эль Торо», поэтому очень удивилась, когда в первый раз приняла приглашение пообедать, перед тем как отправиться в постель. Роке повел меня в «Эль Сид» в «Шератоне» — помпезный, скучный и дорогущий ресторан. Помню, как он порекомендовал мне попробовать копченого угря с крабовыми равиоли. Обстановка была клишированная до пошлости — скатерти в пол, ниспадающие складками портьеры ярко-розового цвета, жеманный официант, однако блюдо, надо признать, оказалось выше всяких похвал и открыло мне новую гамму вкусов.
Вскоре я поняла, что Роке не любит модных мест, поэтому мы посещали рестораны неуютные, но с отменной кухней и разношерстной клиентурой без всякого общего знаменателя. Семейные трапезы и деловые обеды, соотечественники и туристы, влюбленные пары и надоевшие друг другу супруги — в зале собиралась публика любого возраста и любой социальной принадлежности. В обеденный час я почти не опасалась косых взглядов, поскольку всегда могла изобразить, будто встречаюсь с заказчиком, хотя джинсы с футболкой и потертые ботинки Роке плохо вписывались в образ, поэтому в итоге я решила, что лучше пусть он будет начинающим архитектором-неформалом, который просится ко мне в напарники. Вино на столе тоже присутствовало, и послеобеденные сексуальные игры становились все более разнузданными. Нам нравилось, например, заниматься любовью, стоя перед зеркалом в полный рост. Мне доставляло удовольствие не только ощущать, но и видеть, как Роке овладевает мной. «Он внутри», — повторяла я мысленно, словно пытаясь стереть из памяти долгие годы сексуального голодания.
Субботний вечер мы провели в кино, смотрели «Золотой век» и «Порок на экспорт». Первый фильм Роке с полным на то основанием припечатал лаконичным «мура», однако второй, творение Кроненберга, его порадовал, вдохновив на пространные комментарии насчет операторской работы, монтажа и особенно насчет повествовательных характеристик и умения режиссера использовать талант и фактуру актеров. Мне фильм тоже понравился, хотя от размаха показанной на экране мести шел мороз по коже и становилось страшно за свою неосторожность, ведь я разгуливаю по городу с чужим мужчиной — и хоть бы что. Я сказала, что пора по домам. Роке пытался снова оставить меня ночевать, раз Эсекьель больше не помеха, но мне отчаянно хотелось скрыться, спрятаться дома, в своей кровати, поэтому я еще раз повторила, что лучше каждый к себе.
Я устала, мы уже достаточно времени провели вместе, Роке начинал меня раздражать. Мы остановились посреди квартала, чтобы ночной консьерж не увидел, как я выхожу из чужого автомобиля. Роке умолял разрешить ему подняться, хотел поцеловать и обнять напоследок. Я представила его у нас в гостиной, перед книжными стеллажами — и ничего, «тревожная сигнализация» не запротестовала. Но я все равно отказала наотрез. Позвоню утром, и все тут. Открывая дверцу машины, он тронул меня за плечо, и я увидела на его мужественном лице совершенно детское умоляющее выражение. Да, консьержа стоит опасаться, но ведь, если въехать сразу на парковку, он не заметит — ворота вне поля его зрения.
Меня вдруг охватило неожиданное желание привести Роке в гости. Эсекьель ничего не заподозрит. Что мной двигало? Стремление похвастаться? Да нет, не то чтобы я особенно гордилась обстановкой и безделушками. Скорее, искушение продемонстрировать Роке более домашнюю, более интимную грань той женщины, которая встречалась с ним в поисках наслаждения. Я вытащила из сумочки дистанционный пульт, и вскоре мы уже въезжали на пыльную подземную парковку. Мной по-прежнему владело желание спрятаться, поэтому я хотела побыстрее закрыть за собой дверь квартиры.
Роке, переступив порог, не изменил себе: посмотрел вокруг безразличным взглядом и тут же шагнул ко мне с поцелуем. Неужели ему не любопытно, как я живу? Ответа не последовало, его губы настойчиво искали мои, руки ласкали мою грудь. Я попыталась вывернуться, но он не отставал, и я сдалась. Табу на секс с посторонним мужчиной в своем доме рассыпалось в прах.
Я мысленно прикинула, где бы нам устроиться. Диваны в гостиной показались неудобными. Ванные — холодными и неприбранными. Супружеская постель сулила комплексы. Оставалась кровать в кабинете. И мы без стыда и совести занялись любовью в берлоге Эсекьеля.
В воскресенье на обед приехала Кларисса. Ее муж с детьми гостил у свекра и свекрови на побережье, а она с ними поехать не смогла, потому что всю субботу ей пришлось работать на разбивке сада. Она, как всегда, болтала без умолку, производя впечатление порхающего мотылька, которому почти неведомо земное притяжение. Все из-за изящных, как у балерины, рук и длинных голенастых ног. Ее манера двигаться строится по формуле «тише едешь — дальше будешь», улыбка озаряет лицо не вмиг, но зато во всей красе подает белизну ее зубов и очертания губ.
Мы говорили о Роке, пытаясь выяснить, влюблена я в него или нет. Меня подкупало его влечение, его преданность, его несгибаемый напор. Однако представить его в роли второй половины я не могла никак. Кларисса, которая накануне долго проторчала на солнцепеке, захотела вздремнуть. Я предложила ей свою кровать, однако у нее всегда были собственные представления о приличиях, и занять чью-то спальню она считала страшным грехом. Поэтому она предпочла кровать в кабинете. Вечером мы вышли съесть по мороженому, а потом Кларисса отправилась пешком домой.
