Эсекьель поджидал меня, растянувшись на диване, спиной к двери и лицом к зеленеющему за окном холму. Он поздоровался, не вставая, и когда я двинулась в кухню, мне вслед донеслось: «Ты спала с ним у меня в кабинете». В голосе была такая уверенность, что я не стала прикрываться Клариссой. «Не трудись объяснять, — перебил он меня, едва я открыла рот. — Я нашел презерватив в мусорной корзине в ванной». Поднявшись с дивана, он с торжествующим видом промаршировал к двери. По взгляду, который он на меня бросил, проходя (я застыла там, где меня настигло обвинение), видно было, что он радуется. Упреков не последовало, а я не почувствовала ни малейшего угрызения совести и не увидела необходимости оправдываться. Ночью мы спали в одной постели, почитали и заснули, не обменявшись больше ни словом.
На следующем приеме у психолога Эсекьель в маниакальных подробностях поведал, как ему стало известно о моем преступлении. «Вот бессознательное и заговорило», — изрекла Селия, дослушав. На самом деле оно воплотилось не только воплем протеста, декларацией независимости и Троянским конем, обрекающим город на поругание, как решила психолог. Переспать с любовником в святая святых Эсекьеля значило почти то же, что трахаться с чужим мужчиной у него на глазах и с его одобрения, как я уже неоднократно делала, — однако на этот раз вместо того, чтобы в результате слиться в любовном экстазе, я оттолкнула его от себя как можно дальше. Это был уже не стон наслаждения, а предсмертный хрип, возвещающий конец эпохи проб и ошибок.
Мне оставалось только заявить в свое оправдание, что бессознательное Эсекьеля заговорило раньше, когда позвало его уехать на выходные в Вальпараисо с другой женщиной. Я лишь предположила, но Эсекьель признал, что действительно катался туда с писательницей. Своим поступком он бросил нашим отношениям не менее серьезный вызов, чем я своим. Я никогда не пренебрегала мужем ради Роке. Несмотря на роман длиной почти в год, моя привязанность к Эсекьелю все еще оставалась сильной, готовая принять воссоединение в любой форме, в любой момент. Я отчаянно оправдывалась. И отчаянно лгала: на самом деле сладкие вечера в гостях у Роке охладили мое желание любой ценой спасти брак. Я уступила инициативу Эсекьелю в надежде, что он возьмет жизнь в свои руки и поборется за меня.
— Амелия! — окликает меня Роке. Я не поворачиваю голову, мой взгляд прикован к морской глади. Что-то нарушает идиллию, какое-то движение. Присмотревшись, я вижу косматого зверя, скользящего по волнам на спине.
— Смотри!
— Это кто?
— Калан, морская выдра. Их здесь много.
— Вот кому метания неведомы, — изрекает Роке. Камень в мой огород.
Калан выглядит образцом не только безмятежности, но и превосходства: он дрейфует в воде с совершенно невозмутимым видом. Он в своей стихии, в своей вотчине, он достиг высшей степени просветления. Я погружаюсь в мысли о калане, пока сквозь мерный шум прибоя не прорывается голос Роке:
— Думаешь, я не смогу дать тебе того же?
Я молчу, подтверждая. Я совсем не хочу уязвить Роке, но представляю спокойно сидящего рядом Эсекьеля, состояние единения с ним, такое же естественное и неосознанное, как мерный плеск набегающих волн.
— У меня, — продолжает Роке, не сдавая позиций, — постоянно такое чувство, будто после развода ты решила, что потеряла себя. Но ты — это всегда ты, Амелия, кто бы ни был рядом с тобой.
Вот так во всем. Корень его проблем с бывшей женой тоже нужно искать в этом представлении об автономии.
— Мы не были просто суммой двух отдельных слагаемых. Он моя семья, как ты не поймешь?
— Не потому ли ты так хочешь с ним увидеться, что в глубине души веришь, будто он наделяет тебя индивидуальностью, которой тебе не хватает?
Укол болезненный, но тем сильнее разгорается мое желание вернуться к Эсекьелю, независимо от того, как прошла наша последняя встреча.
— Главное, как это видится мне.
Роке со стоном обхватывает голову руками.
— Я уже не знаю, как вернуть тебе веру в себя. Но то, что произошло, произошло не зря. Подумай, сколько всего ты перепробовала, чтобы выйти из тупика.
— Развод — это поражение.
— Поражение… А почему не выход?
Калан стремительным гибким нырком уходит под воду, чтобы через пару мгновений выскочить с бьющейся в зубах рыбой. Я вздрагиваю, вспоминая собственную ненасытность. Это как удар под дых. Я тут же жалею обо всем, что наговорила, но Роке уже поднялся, не в силах больше спорить.
— Роке… — Мой взгляд прикован к морю, зверь снова ушел под воду и больше не показывается.
— Да?
Сейчас попрошу его дать мне руку, обниму, прижмусь покрепче и поцелую.
— Я тебя догоню.
Визит пятый
В глубинах моря, куда уходят корни этих холмов, морская литосферная плита Наска погружается под континентальную. За ночь она уже успела вызвать десяток подземных толчков — «сейсмический рой» по-научному. Я уже привыкла к доносящемуся из-под земли гулу, который возникает за несколько секунд до толчка, и спокойно жду, пока до нас докатится подхваченный морем отголосок сотрясения. Эпицентр находится в сорока — пятидесяти километрах от берега, напротив Папудо, прибрежного селения, расположенного относительно недалеко, за северными холмами.
Все снова приходит в движение.
Я еще не звонила Эсекьелю. Сначала хочу очистить душу: мной не должны двигать ни отчаяние, ни страх остаться одной. Целыми днями тружусь над перголой. Сезар поначалу волновался, что я занимаюсь не тем, — конец лета требует совсем других работ. Но, увидев, как с грузовика разгружают стойки и брусья, он меняется в лице, и тщательно скрываемая плотницкая натура берет верх. Я чувствую, что крепну, я верю в Эсекьеля и надеюсь, что наш союз подчинится высшей силе, которая еще в самом начале подсказала мне: мы созданы друг для друга. Эта сила восстановит центр равновесия, которое мы потеряли, казалось, навсегда. Отсрочка звонка — это проверка на прочность, хотя бывают вечера, когда моя решимость отступает. На самом деле мне хочется, чтобы он позвонил первым. Пусть сделает хоть шаг навстречу, и все мои сомнения развеются. Сезар под моим руководством распиливает опоры и брусья, мы чертим схему фундамента и делаем разметку известью. Земля то и дело рокочет. Сезар разравнивает площадку, чтобы затем засыпать мелким гравием. Пергола будет располагаться по дуге. Я закупаю цемент, песок и щебень, а еще огромные болты для крепления. Окидывая торжествующим взглядом уже установленные опоры, понимаю вдруг, что строю эту перголу ради Эсекьеля. И хочу закончить к его приезду.
Туман постепенно смыкается вокруг плотной стеной, и наши с Сезаром разговоры становятся какими-то камерными. Реплики, которыми мы обмениваемся, теряют сухость и, если отвлечься от содержания, могут показаться интимными. Плечи мокнут под мелкой моросью, вечер на исходе, продолжим завтра. Дни стали короче, и вечерний свет раньше положенного тонет в тумане. Мелкие капли дождя барабанят по крыше, будто тысячи пальцев. Дождь висит пеленой над морем и над утесами, застилает нору калана и одинокие лощины между холмами. Над Вальпараисо, наверное, тоже дождь — стучит по оцинкованной крыше дома Перти и по плитам двора, с которого не сводит глаз Эсекьель.
