После допроса я много раз думала о том, чтобы позвонить ему. Но не звонила. Теперь у меня нет выбора. Он моментально поднимает трубку. И тут же начинает мне выговаривать:
– Я только что видел новости. Ты должна была мне позвонить, Ли. Это неправильно. Софи была моей женой. Я имею право узнавать все первым.
Похоже, он на взводе, и я его не виню, но процедура есть процедура.
– Я не могла, – тихо говорю я. – Но я звоню сейчас.
Я слышу, как он вздыхает:
– Ты действительно думаешь, что он ее убил?
Я могу лишь гадать, что он сейчас чувствует.
– Точно не знаю, – отвечаю я. – Но мы его непременно арестуем.
Как только найдем, думаю я.
– Черт, – говорит вдруг Адам. – Я на работе, нужно ответить на другой звонок. Позвони мне, как только что-то узнаешь, Ли. Хорошо?
Я обещаю, что так и сделаю.
38
Адам
Она кружит перед входной дверью, как надоедливая мошка. Еще одна пластическая операция, и Линда Ландан окончательно свихнется и выцарапает кому-нибудь глаза. Отчасти мне ее даже жаль. Она работала на телевидении, когда я еще был подростком, и уже тогда казалась мне старой. За прошедшие годы всех ветеранов успели оттуда выгнать. На замену им пришли те, кто переехал в Сиэтл, чтобы быть поближе к двум своим любимым корпорациям – «Амазону» и «Старбаксу». Должен признать, Линда выглядит прилично, особенно через крохотный глазок; но, когда она поднимает руку, чтобы постучать, я сразу вижу, как стара она на самом деле.
Руки всегда выдают возраст, если не спрятать их в дорогие перчатки.
Она стучит снова.
Настырная репортерша, думаю я. Работает даже по субботам.
Она знает, что я дома, потому что видела снаружи мою машину.
Она звонит в третий раз. Я сдаюсь и открываю дверь.
– Адам, – говорит она, будто мы знакомы. – Как я рада, что вы дома.
– Привет, Линда, – подыгрываю я.
– Можно войти? – говорит она. – Я одна. Никаких камер. Просто хотела рассказать вам о странном звонке, который я получила утром.
– Сейчас не самый удачный момент, – говорю я. – Наша няня только что уложила Обри.
Так странно, что я до сих пор говорю наша. Больше нет ничего нашего.
– Я всего на минутку, – говорит Линда, старательно излучая доверие и искренность.
– Ладно, – вновь уступаю я. И закрываю за ней дверь.
От нее пахнет духами моей бабушки. Или, может быть, это спрей для волос. Я не разбираюсь в таких вещах. Софи всегда говорила, что чутье мне досталось исключительно деловое. Я притворялся, что это смешно, хотя на самом деле скорее обидно.
– Налить вам кофе? – предлагаю я, пытаясь понять ее намерения – хочет ли она протянуть мне руку помощи или подставить подножку.
– Да, спасибо, – говорит она. – Кофе, вообще-то, очень полезен. На прошлой неделе я опубликовала обзор о его благотворном влиянии на здоровье.
Думаю, Линда Ландан почти в любой разговор ухитряется ввернуть что-нибудь про свою страницу на «Линкед-ин», готовясь к тому дню, когда ее уволят, чтобы нанять молодую блондинку с белыми зубами и яркими, выразительными глазам.
Она идет вслед за мной на кухню, и я наливаю нам по чашке кофе.
– Мне так жаль, что вашей жены больше нет, – говорит она, усаживаясь поудобнее, словно нам предстоит дружеский разговор.
– Мне тоже, – говорю я.
– Должно быть, вы еще не оправились от шока. Простите, что нарушила ваш покой в такое тяжелое время.
Я понимаю, к чему она ведет. Разве что слабоумный не понял бы.
– Но вы сочли, что таков ваш долг.
Она смотрит на меня в некотором замешательстве, пытаясь понять, издеваюсь ли я или делаю ей комплимент. В итоге она останавливается на втором варианте.
– Верно, Адам. Можно, я буду называть вас Адам?
– Это мое имя, – говорю я. – Называйте.
Я через силу улыбаюсь, хоть и мрачно. Линда смотрит на меня с притворным участием и начинает говорить.
– Фрэнк Флинн позвонил мне и сказал кое-что ужасное, – сообщает она. – По-настоящему ужасное. Я просто шокирована. До сих пор не могу оправиться. То, что он сказал, было столь невообразимо, но при этом так лживо, что я не могла не прийти к вам. Я не стала брать с собой оператора в виде исключения. Мы можем снять что-нибудь позже. Это личный разговор, приватный – только вы и я.
– Продолжайте, – говорю я, ставя чашку на стол, чтобы в полной мере прочувствовать, что наговорил обо мне Фрэнк Флинн.
Она ставит свою чашку так, будто это шахматная фигура:
– Он сказал, что ваш брак разладился.
Я даже не вздрагиваю. Позволяю ее словам повиснуть в тишине. Я хочу, чтобы она высказала все, что якобы знает про меня и Софи.
– Что вы завели любовницу, – говорит Линда наконец.
Я отпиваю глоток кофе. Мой ход. Я говорю правду.
– У меня нет любовницы.
Кэрри нельзя назвать любовницей. Это практически мастурбация.
– Фрэнк уверен, что это не так, – продолжает Линда. – Что вы с Софи давно разругались, и вы встречались с кем-то с работы.
– Если бы вы видели моих коллег, – говорю я, – вы бы поняли, что это не так.
Она явно не знает, что на это ответить. Я вновь позволяю паузе затянуться. Под ярким светом, без макияжа и фильтров ее лицо напоминает сдувающийся воздушный шарик. Когда она наклоняется, чтобы рассмотреть что-то на донышке своей чашки, я замечаю шрам от пластической операции у нее за ухом.
Пауза оказывается очень эффективной.
– Еще он сказал, что вы были на берегу, когда обнаружили тело Софи, – говорит Линда.
– Да, – отвечаю я. – Точнее, я пришел туда через пару минут, как и многие другие. Об этом написали в «Фейсбуке», который, кстати, скоро заменит репортеров.
Она хлопает ресницами и качает головой. Притворяется, что я ее задел. Я знаю, что это не так. Она каждый день заходит в «Фейсбук» и горбатится над своей страницей, боясь стать ненужной.
Она продолжает расспросы:
– Вам не кажется странным, что вы были там?
– Чего тут странного? Да, это печально. Трагично. Но я по-прежнему был в коттедже, меньше чем в миле оттуда, – говорю я. – Я получил уведомление и пошел к «осьминожьей дыре». Я не бывал там раньше, Линда, если вы намекаете на это.
Она моргает:
– Я ни на что не намекаю. Ваш тесть убежден в вашей вине, а моя работа заключается в том, чтобы выяснить правду.
Твоя работа – распускать слухи, думаю я. И размышляю, по-прежнему ли Фрэнк Флинн считается моим тестем после гибели Софи. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что я смогу просто обрубить его ветвь семейного древа, как и ветвь Хелен.
