Несколько раз моргаю прежде, чем поднять глаза.
Тянуть все равно не выйдет. Я уже здесь.
Меня тут же слепит яркий белый свет, отраженный от такой же стены за спинами парней. Взгляд метается между пятью одинаковыми батниками из плотной черной ткани. Парни стоят недвижимо. Как будто пять манекенов в витрине магазина, но все куда серьезнее, а я не выбираю сейчас одежду.
Мне требуется вся смелость, какая у меня только есть, чтобы все-таки поднять глаза выше. Даже в свое первое выступление на большой сцене я не переживала так сильно.
Пять одинаковых черных масок не упрощают задачу. Сколько незнакомых людей я могу встретить за день в таком городе, как Питер? Сотни. Случайные лица, которые мелькают на эскалаторах, сонные попутчики в метро, обслуживающий персонал на улице, кафе, метро и даже в театре. Этих людей я привыкла не замечать. А с обязательным масочным режимом иногда не узнаю даже знакомых.
Парни очень похожи, и я окончательно теряюсь.
На мгновение закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, каким он был. Воссоздать в памяти его профиль, пока он был за рулем, но эти воспоминания смазаны. Возможно, все дело опять в чертовой маске.
Отматываю воспоминания к тому моменту, когда он бесцеремонно вытащил меня из машины. Только тогда я успела разглядеть его, пока он возвышался надо мной, как башня «Газпрома» над Питером. Пока Кай хмурил темные широкие брови, сверкая глазами, иногда откидывая со лба длинные отросшие волосы, я только и делала, что старалась запомнить черты его лица.
Неужели так и не запомнила?
После он и сам сообразил, что стоит слишком близко. И вжал меня спиной в свой живот, запрещая пялиться на него и дальше.
Единственный парень, к которому я вообще прижималась и который мог касаться меня, был Розенберг, но только в танце, так что не считается. Возможно, это только мое живое воображение, помноженное на пережитый стресс, но каждый раз, когда я вспоминаю прикосновения Кая, мое сердце сбивается с ритма.
Эта тахикардия очень мешает сейчас, когда я во что бы то ни стала должна вспомнить, как он выглядел.
Распахиваю глаза и быстро, пока помню то смутное ощущение, веду расфокусированным взглядом, чтобы не цепляться за детали, по пяти незнакомым лицам. Отмечаю про себя, что второй слишком низкий, а третий куда выше, чем надо, я хорошо запомнила, что запрокидывала голову рядом с ним.
А у пятого синие глаза, а того, кто стоит первый, — почти черные.
Блестящие темно-каштановые волосы и сейчас привлекают мое внимание, но сердце начинает биться невпопад только, когда я вижу стальные холодные глаза над черной маской.
Кай смотрит прямо на меня, и я на мгновение едва не теряю точку опоры. Колени подгибаются, а сердце снова обрывается.
Пока я не вспоминаю о посторонних и капитане Морозове, который тоже глаз с меня не сводит.
Тогда я беру себя в руки и понимаю, что Кай не может видеть меня через одностороннее стекло. Скорей всего, он просто смотрит на свое отражение, оттуда и ощущение, что он как бы отвечает на мой взгляд.
Сейчас я могу безнаказанно его разглядывать. Как будто кто-то поставил для него время на паузу, а для меня оно бежит своим чередом. Я разглядываю высокий чистый лоб, волосы, которые теперь не такие чистые и блестящие, как три дня назад, и понимаю, что не ошиблась.
Он в той же одежде, только без куртки. Я сказала, что нашла ее в машине и оделась, потому что замерзла, а на вопрос, чья она, с удивление спросила, разве не Федора? О результатах допроса водителя я не знаю, только то, что отец его в тот же день уволил.
Я не стала рассказывать о гонке, других машинах и подслушанном разговоре с каким-то мужчиной с прокуренным голосом. Все равно я ничего не видела и не слышала имен, кроме Кая. И даже о том, что по-настоящему его зовут Костя, я узнала уже от отца.
Но для меня он все равно останется Каем.
С застывшим ничего не выражающим взглядом, как сейчас, Кай очень похож на замерзшего в замке снежной королевы мальчишку. А ведь он знает, что сейчас решается его судьба. И зависит она только от меня.
Крайний парень слева, например, заметно нервничает. Куда больше Кая, который, словно вырезанная фигура изо льда, стоит недвижимо, упрямо и не шелохнувшись.
Он готов ко всему.
Но почему?
Что сделало его таким? И ради чего он продолжает жить так, как живет?
— Юлия, вы готовы указать на того, кто был за рулем машины? — вопрос капитана возвращает меня к реальности.
Со мной капитан Морозов говорит очень вежливо, думаю, что с парнями вроде Кая, он говорит совсем иначе. А еще, думаю, мне позволили стоять здесь, куда больше времени, чем дают обычно всем остальным.
Но даже это время уже вышло.
Я бы хотела узнать Кая лучше, но вряд ли это возможно. Мы из разных миров, в этом Кай был прав. И такая, как я, не пересекаются с такими, как он. Только случайно.
Все, что я могу сделать для него, это дать еще один шанс. Только от него зависит, воспользуется он им или нет.
Я думаю, что нет. Он выиграл эту гонку и, если не передумает, будет участвовать в других. Не знаю, что может заставить его не рисковать, если собственная жизнь для него ничего не значит.
Бросаю последний взгляд на всех пятерых, украдкой глядя в стальные, холодные, как металл на морозе, глаза, в которых нет ни капли чувств.
И поворачиваюсь к капитану.
— Мне жаль, капитан. Но я его не запомнила.
Прощай, Кай.
Надеюсь, кому-нибудь удастся растопить твое сердце.
Глава 8
В прихожей натягиваю ботинки, когда слышу, как проворачивается в замочной скважине ключ. На пороге появляется мама.
— Привет, Кость. Ты ел?
Киваю.
С шестнадцати лет я готовлю себе сам. Чаще всего, у нас с мамой даже продукты разные, поскольку она сидит на диете и не ест то, что ем я. Ее легкие салаты с куриной грудкой для меня на один зуб, поэтому я научился готовить сытные, но простые блюда, типа плова. Иногда запекаю кур целиком, мама берет себе грудку, а мне хватает мяса на два дня и его можно есть даже холодным. Его я и доел, с хлебом, перед компом, пока оформлял нужную мне покупку на вечер.
Расстегнув пуговицы пальто, мама тянется к шелковому платку на шее, а потом вдруг замирает и решает его оставить. Оглядывает мои зашнурованные ботинки и спрашивает:
— Вернешься вовремя?
— Как иначе?
Я веду себя образцово-показательно уже вторую неделю после того, как меня выпустили из СИЗО. Даже ежедневно посещаю унылые пары в универе, поскольку о каждом моем прогуле деканат сообщает лично капитану Морозову. Каждый день я даже прихожу ночевать домой и делаю это до полуночи.
