— Садись, Костя. Поговорим начистоту.
Сажусь на кухне, пока мама ставит чайник на плиту.
— Скажу тебе прямо, мы теперь с Платоном вместе. И я очень тебя прошу больше не делать глупостей. Сейчас я убедила его вытащить тебя из этой задницы, но если ты не возьмешь себя в руки, то даже его связи не помогут.
— Я думал, тебе помог отец.
Мама закатывает глаза.
— Хватит от него помощи ждать, Костя. Послушай, прямо сейчас я очень счастлива, так что, пожалуйста, во имя всего, что я сделала ради тебя, не разрушай мое счастье. Запомни, я сделаю все, чтобы добиться своего. Платон прав, Костя, и ты уже взрослый и у тебя своя жизнь. А я сделала для тебя все, что могла. Родила и воспитала, когда все от меня отвернулись, начиная от собственных родителей и заканчивая твоим трусом-отцом. Но я не вижу от тебя, Костя, благодарности, только одни проблемы. Постоянно. Я устала. Я не вытяну это в одиночку, если ты не возьмешься за ум. Однажды ты окажешься за решеткой, если не остановишься. И никакие связи тебе не помогут.
Очередная отповедь, что именно я виноват во всех бедах, которые обрушились на ее голову. Как будто я просил ее рожать меня так рано. Это был ее выбор в шестнадцать лет, а не мой.
Глотаю обжигающе горячий чай, чтобы не сорваться еще больше. И спрашиваю только:
— О чем он должен поговорить со своей дочерью? Поставить ее в известность, что теперь встречается с тобой?
Мама стоит у окна. Она заварила чай, но пить его не садится. Смотрит в темную ночь, обхватив себя обеими руками, и усмехается.
— Встречаются подростки, Костя. А в моем возрасте мужчины женятся на тех женщинах, которые дают им все, о чем они только могут мечтать.
Чай встает поперек горла.
— Он… сделал тебе предложение?
— Всему свое время, Костя. Всему свое время…
Глава 11
— Юль, ты как?
Розенберг хмурится, заглядывая мне в лицо. Трясу головой, пытаясь отдышаться перед выходом на сцену.
— Нормально.
Если я скажу Розенбергу правду, он решит, что я сошла с ума, потому что я не могу найти объяснение этому странному ощущению. Как будто кто-то наблюдает за мной. А это странно, учитывая то, что я выступаю перед огромной аудиторией. Такое ощущение неизменно только, когда в зале отец. Его взгляд я безошибочно чувствую, но, может, это потому что я знаю, что он здесь и смотрит на меня.
Розенбергу этого не объяснишь, тем более, у нас всего несколько секунд. Зал не умолкает.
— Выходим на «бис», — говорит Розенберг. — Держись за меня.
Беру его за руку, и мы бежим вместе к авансцене.
И там опять меня прошивает словно раскаленной стрелой. Ищу на привычном месте отца, но его кресло залеплено запрещающей лентой. Отец сказал, что у него дела и сегодня на выступление он не придет. И его действительно нет.
Тогда что со мной?
Бесполезно искать ответ в огромном многоярусном зале. Просто улыбаюсь и танцую дальше так, как будто не чувствую себя под прицелом чьего-то изучающего взгляда.
Не может быть.
Этого не может быть.
Но в глубине души тлеет искорка. Неужели Кай пришел на балет? Почему я ощущаю его присутствие так, будто мы с ним связаны? Смешно. Странно. Но другого объяснения этому нет.
После второго акта ко мне подскакивает врач, а Розенберг виновато разводит руками.
— Я не мог поступить иначе, ты вся бледная, Юль.
Учитывая обстановку, волнение врача и Якова понятны. Врач меряет давление, светит в глаза фонариком, проверяет даже насыщение легких кислородом. Я в полном порядке, только сердце бьется слишком часто.
Все как рукой снимает, стоит мне выйти на сцену во втором акте. Ничего. Пусто. Словно я танцую в тренировочном зале. Сотни зрителей не откликаются в сердце, и я не знаю, что и думать. Ему не понравилось, и он ушел? Да был ли он вообще здесь?
Мы снова выходим на «бис», и я выполняю знаменитые тридцать два фуэте, но аплодисменты больше не греют душу. В третьем акте между выходами мне говорят, что кто-то ждет меня внизу после выступления. И просят не задерживаться.
Я лечу в холл сразу после, переодевшись и не смыв театральный грим, но там натыкаюсь на отца.
— Папа?
— Привет, детка. А ты ждала кого-то еще? — он треплет меня по волосам, уничтожая аккуратную прическу, несмотря на тонну лака. — Ох, детка, как бы я хотел, чтобы твоя мама была вместе с нами… Чтобы она увидела, какая ты стала и как танцуешь…
Папа очень редко говорит о маме. Столько лет прошло, не удивительно. Но почему именно сейчас он вспомнил о ней?
Он крепко меня обнимает, но выглядит отец озадачено и хмуро, когда мы выходим на улицу. После увольнения Федора, отец так и не нанял другого водителя, как и другой машины. От той он избавился сразу, как полиция закрыла дело. Так что домой мы едем на такси. В этом причина его беспокойства?
— Ты был на выступлении? — спрашиваю в машине. — Сидел в другом месте? Может, в ложе?
— Нет, не был. Я только под конец приехал, сказали, что мест в зале нет. Так что ждал тебя в холле.
Значит, это был не он. Тогда кто?
— А почему ты вообще приехал? Мы ведь договаривались, что меня подвезет Розенберг.
К сожалению, Яков еще и живет неподалеку, а только ему мой отец доверяет, а Розенберг регулярно пользуется его доверием.
— Видишь ли, я тут подумал… Что в моем возрасте пора бы уже остепениться. Кажется, так ты мне говорила, взрослая ты моя?
Остепениться?
— Ты ведь знаешь, что я всегда хотел настоящую семью, но после мамы так и не встретил никого, а сейчас… Я встретил кое-кого. И у нас вроде как все серьезно.
Каменею, но тут же обнимаю отца крепче. Этого счастья я ему и желала, верно? Не хочу, чтобы он оставался один.
— Ты поэтому так переживаешь? Все нормально, папа. Я уже взрослая.
— Дело не только в этом… У нее есть сын, Юль. Именно его и подозревали в угоне. Собственно, в отделении мы и познакомились с Оксаной.
Я выпрямляюсь так резко, что перед глазами темнеет.
— Не волнуйся так, — отец воспринимает мою реакцию по-своему. — Полиция ничего на него не нашла, а ты его не узнала, так что, парень, похоже, и невиноват. Я видел его сегодня. На бандита он совсем непохож, а с остальным разберемся вместе.
— Видел? — повторяю эхом.
— Я был у них перед тем, как приехал к тебе в театр.
Значит, Кай был дома. И в театре был не он.
— Я хочу, чтобы Оксана переехала к нам, Юль. Вместе с сыном.
Жмурусь до ярких точек. Этого быть не может. Кай под одной со мной крышей. Кай, с которым я попрощалась навечно, ближе, чем раньше.
