Хотя мне невесело. Для меня нет разницы.
В общежитии или дома, я все равно буду без Кая. Он больше не живет с нами.
Розенберг появляется на пороге моей спальни, в которую я вернулась, чтобы собрать вещи. Упаковала на этот раз все, чтобы теперь уж точно больше не вернуться.
Остаток воскресенья я планирую провести вместе с Каем, и меня ничто не остановит. Отцу я отправила смс, в котором написала твердо: «Дома буду в понедельник».
— Отвезти?
Розенберг думает, что я домой. Поэтому качаю головой.
— Как знаешь, сестренка, — Яков уходит, решив, что я опять отказываюсь из гордости.
Снова вызываю такси, замечая, как понизился мой рейтинг. Чертов таксист обиделся на отмену.
Машина приезжает на три звездочки, но мне плевать. Наконец-то сажусь и не верю, что все-таки покидаю Академию, и теперь мне ничто не помешает.
Недели, проведенные, взаперти были тяжелыми. Учителя заставляли нас с Яковом повторять снова и снова парные моменты. Конечно, не зря. Как чувствовали, что следующие несколько недель мы будем оттачивать элементы индивидуального танца в одиночку. Больше ничего не остается.
Такси выворачивает на набережную и гонит под заунывные восточные песни по нужному адресу.
Смотрю на заснеженные улицы. Таким пустым я город еще не видела. При виде нечищеных пешеходных дорожек в парках появляется странное и грустное ощущение, что все зря.
Танцы.
Подготовка.
Длительные репетиции.
Это больше никому не нужно.
Люди не скоро будут рукоплескать актерам или танцовщикам. Никто не знает, когда возобновится нормальная работа театров. Что бы ни говорил Директор, но даже выпускной спектакль может быть под угрозой, пусть он и только в апреле.
Плотнее запахиваю пуховик, глядя на скованную льдом Неву. Катки, новогодние ярмарки и гуляния до утра, даже это может кануть в Лету. Такой год.
Раньше я боялась травм, своей бесталанности и никогда не думала, что какой-то вирус может запереть всех по домам и помешать выйти на сцену. Нас не зря тренируют каждую минуту, потерять идеальную форму очень легко, особенно если, как и весь остальной мир, обосноваться на диване с вкусняшками.
Но даже, если я буду тренироваться дома, что делать, если театры просто не смогут нас принять? Не будет набора? Что я буду делать без балета? Чем займусь, если больше ничего не умею?
До дома Кая по пустому городу доезжаем быстро. Водитель остается в машине, распахнув для меня багажник. Какой рейтинг у пассажира, такой и сервис.
Вытаскиваю чемодан, рюкзак, сумочку и пакет с обувью. Что-то одно постоянно падает под ноги, в размокший от реагентов и колес снег, и я проклинаю водителя, погоду, замершие непослушные пальцы.
— Я помогу.
Кай вдруг оказывается рядом, в одном свитере. Он подхватывает мои сумки и уводит от машины за миг до того, как водитель начинает сдавать назад, обдавая мокрым снегом из-под колес.
— Хотела сделать сюрприз, — улыбаюсь ему. — Жаль, не вышло.
— Не смогла бы, — смеется он. — Я не отлипал от окна.
Он хочет обнять меня, но у него в руках мои пожитки. Я как будто переезжаю. И в каком-то смысле так и есть, но с большим удовольствием, я бы переехала прямо к нему. Сама обхватываю руками талию, прижимаясь щекой к мягкому ворсу свитера. Вдыхаю его запах: мускатного ореха, сигаретного дыма и кофе.
— Как я скучала.
— Я тоже.
Кай пытается обнять, но один из пакетов все-таки падает. Я подхватываю его сама и вместе мы идем к дверям парадной. Пешком до квартиры, и я рассказываю, что в понедельник не вернусь в Академию. Карантин ужесточили. Теперь меня запрут дома.
Кай пропускает меня первой в квартиру. Пристраивает мой чемодан, сумку и пакет с обувью. Разувается и помогает раздеться мне. Все это время он молчит, и я теряю терпение.
Обнимаю его, приподнимаясь на носочках. С его ростом пуанты пришлось бы носить постоянно, чтобы смотреть ему в глаза.
— Скажи, что ты…
— Что я без ума от тебя и скучал?
Кай улыбается, притягивая меня ближе. Вскидываю одну бровь, а после задираю ногу. Так, как я умею. Когда пяткой касаюсь его спины, Кай шумно втягивает воздух.
Крепче обхватывает меня за талию. Это совершенно неправильная поддержка с точки зрения классического танца, но такая идеальная с точки зрения моего сердца. И не только.
— Что я не хочу оставаться без тебя и дня? — шепчет он, касаясь носом моей щеки.
Обвиваю руками его шею, вытягиваясь под его руками в струну. Отрываю вторую ногу от пола и… Кай мигом считывает мое движение. Подхватывает под бедра и целует. Жадно, страстно, прикусывая и оттягивая нижнюю губу. Ерошу ему волосы в ответ, ерзаю и не даю поймать свой язык.
Не выдержав, Кай вжимает меня спиной в стену. Убирает руки с бедер и, обхватив лицо, обездвиживает, вынуждает подчиниться. Целует глубоко, откровенно, и я чувствую, как вспыхивают щеки. Вся горю. От стыда и желания, пока он снова и снова целует меня так по-взрослому, собственнически. Игры окончены.
Он отстраняется на мгновение, чтобы снять с меня водолазку, и только тогда моргает. С удивлением и злостью на самого себя понимает, что мы так и остались в прихожей. В какой-то паре шагов от порога, а он уже собирался раздеть меня.
Кай ставит меня на ноги, касается лбом моего лба. И прямо вижу, как призывает себя к смирению.
— Какой радушный из меня хозяин вышел, правда? — хрипло усмехается. — Очень скучал, балеринка, а ты набрасываешься… Ноги еще эти твои длиннющие… — Он снова сглатывает и закрывает глаза. — Так, давай начнем сначала. Ты голодная?
Киваю, чувствуя себя вулканом, который вот-вот взорвется.
— Тогда вымой руки и иди на кухню, — распоряжается он, но я вовремя ловлю его за край свитера и притягиваю обратно.
— Ты не понял, — шепчу. — Я голодная, но не хочу есть. Тебя хочу. Если завтра я опять останусь без тебя, то, пожалуйста, просто раздень меня сейчас и отведи в спальню.
— А если нет? — он не уходит. Нависает сверху. — Если мы еще увидимся?
Широко распахиваю глаза, глядя на него в изумлении.
— Ты переезжаешь обратно? Скажи мне, что это так!
— Твой отец приходил. Звал обратно. Я обещал подумать.
— О чем тут думать?!
— Разве не о чем? Я обещал больше не врать.
— Я буду врать за тебя!
Смеется низким хриплым смехом, задумчиво стягивая с моих волос резинку. Пучок рассыпается, а я бы предпочла, чтобы это были трусики, которые все еще на мне.
— Давай им все расскажем, — шепчет он. — Раньше, чем стало поздно. И пусть все будет по-честному.
