— Сиди, Юль. Я ему помогу.
Розенберг уходит на кухню, а Оксана поворачивается к Платону и говорит:
— Невероятный парень. Такой талант и целеустремленность в его возрасте многого стоят! Приглядись, Юль. Как знать, вдруг он и правда твое счастье. Вы оба театралы, кто как не вы поймете друг друга лучше всего?
В эту же секунду Костя появляется в дверном проеме столовой.
Я его вижу.
А вот Оксана — нет. Она сидит спиной к двери и продолжает самозабвенно восторгаться качествами Розенберга, «который и в подметки не годится некоторым из нас».
Это становится последней каплей.
Большое блюдо с шубой в руках Кая опасно наклоняется, и я срываюсь с места. Сбиваю стул, ударяюсь мизинцем, но плевать. Я сделаю все, чтобы не выслушивать, какой Кай безрукий, если не смог даже тарелку донести до стола. И плевать, что большую часть овощей именно он и порезал. Ему достанется так, как будто он угробил нашу единственную еду на сегодня.
Шуба неумолимо съезжает, пачкая блестящие края блюда, но я успеваю подхватить тяжелую ношу. Смотрю в стальные, непроницаемые глаза Кая, и шепчу:
— Я держу, держу. Спокойно.
Он моргает и переводит взгляд на меня. Кивает, играя желваками, а потом просто разворачивается и уходит к себе.
— Ну зачем ты шубу Юле оставил, Костя? — оборачивается Оксана. — Тяжелая же для девочки! Давай, я поставлю. Вот он так всегда.
Перевожу взгляд на отца, но он говорит по телефону, принимая поздравления от коллег по работе, и ничего не слышит.
Из кухни появляется довольный Розенберг.
Передаю шубу Оксане, а сама вталкиваю Якова обратно на кухню и прикрываю дверь.
— Что ты ему сказал?
— Кому? — удивляется Розенберг.
— Косте! Что ты ему сказал, что он вылетел из кухни, как ужаленный?
— Да с чего ты решила, что я ему что-то вообще говорил? — складывает на груди руки Розенберг.
— Потому что я тебя как облупленного знаю. Говори, Яков! Или я с тобой следующий месяц не буду разговаривать!
— Пф, так и не выросла, Лю? Что за детские угрозы?
— Что. Ты. Ему. Сказал.
— Правду.
— Какую еще правду?
— Что ты моей будешь, Юль, — спокойно отвечает Яков. — Ты же полезла ко мне целоваться первой? Я помню. Только испугалась в последний момент, но это поправимо. Не бойся разрушить нашу дружбу, если у нас будут отношения, так мы сделаем ее еще крепче. У тебя впереди гастроли по Европе, у меня тоже. Как только закончится карантин, нам обоим тут же начнут делать визы. Я узнавал у Директора. А знаешь, чем заканчиваются для двух талантливых ведущих танцовщиков полугодовые гастроли?
— Чем? — тупо переспрашиваю я, абсолютно не понимая, куда он клонит.
— Одним номером на двоих. Увидишь, я смогу доказать тебе, что ты должна быть только со мной.
— Да не хочу я быть с тобой, Яков! Когда ты поймешь это, наконец?
— Из-за своего парня? — ощетинивается Яков. — Кай сказал по большому секрету, что ты себе даже парня успела завести на стороне. И что он вроде как боксер. Это так?
— Ну… Да. А еще он очень ревнивый. Без шансов, Яков.
— Это у вас с ним шансов нет, Юль. Знаешь почему? Потому что ты живешь балетом. Все твое свободное время отдано танцу и иначе не будет, если ты хочешь чего-то добиться в профессии. Поэтому твоему парню скоро надоест быть на вторых ролях, а тебе наскучит быть с человеком, который не понимает твоих интересов. Так я Каю и сказал.
— Так ты Каю и сказал, — повторяю я эхом, чувствуя едкую волну желчи в глотке.
Чертов Розенберг, чертов праздник.
Теперь понятно, почему Кай вылетел с кухни, как ужаленный. А там восторгающаяся Яковом Оксана добавила…
— Юль, — Яков тянет ко мне руку, но я отшатываюсь в сторону.
— Не трогай меня.
Возвращаюсь в столовую, где отец разливает шампанское по бокалам. До нового года каких-то полчаса.
Кая нет.
— Я пойду… Его позову, — встаю из-за стола.
— Давай, — кивает отец. — Наверное, заперся, чтобы девушку свою поздравить.
— Ой, не сыпь мне соль на рану с этой девушкой, — качает головой Оксана. — Только бы глупостей не натворил. Я еще не готова становиться бабушкой.
Яков возвращается за стол и тут же подхватывает тему, тонко улавливая болевые точки именно Оксаны. Он всегда так делает? Может, поэтому и находит общий язык со всеми?
— Была у нас одна балерина… Забеременела на последнем курсе, — начинает Розенберг, цокая языком.
Оксана тут же подхватывает:
— Да, ранняя беременность для балерины это же вообще крест на карьере! Ладно, я могла посещать университет с животом, а как с ним танцевать?...
— Никак, она взяла академ, но потом что-то с ребенком случилось, и она так и не закончила учебу. Не знаю, где она сейчас, танцует ли вообще…
От этих разговоров к горлу подкатывает тошнота. Ложка «Оливье», заправленного ради меня сметаной, а не майонезом, все равно встает поперек горла.
Едва не убегаю к Каю. Стучусь в его закрытую спальню.
Тишина.
Скребусь ногтями по двери и тихо шепчу:
— Впусти меня, пожалуйста.
Тишина.
Утыкаюсь лбом в гладкую поверхность и закусываю губу.
А после слышу, как тихо щелкает замок.
Глава 16
Юркаю в его спальню, и мороз пробирает до дрожи. Оба окна в его комнате нараспашку, а Кай стоит между двумя белыми вигвамами, в которые сквозняк превратил белые шторы. В комнате ощутимый запах сигаретного дыма. Очень похоже, что Костя, как зашел, первым делом потянулся к сигарете, а окна распахнул уже позже. Пока щурился одним глазом от дыма, как он обычно это и делает.
Я думала о том, чтобы аккуратно попросить его бросить курить. Все-таки это очень вредно, а Кай много курит. Но теперь понимаю, что в этой обстановке, бросать будет сложно. И лучше мне повременить с такими советами.
— Не надо, Юль. Уходи. Дай мне прийти в себя.
Голос у него хриплый, злой. Как мороз, который кусает мои горящие от обиды и несправедливости щеки.
Кай не оборачивается, будто уверен, что я послушаюсь и тотчас же уйду. Но я прикладываю к лицу тыльные стороны ладоней, а после решительно пересекаю комнату и прижимаюсь к его спине. Всем телом.
Обхватываю его грудь, обвивая руками, и утыкаюсь лбом в его пропахшую дымом одежду.
— А ты знал, что если человека обнимать хотя бы двадцать секунд в сутки, то уровень стресса в организме начинает снижаться?
