Бюрократия сводила меня с ума. Недели ушли на то, чтобы получить копии документов. В одной экспортной фирме мне предложили место помощника, знающего несколько языков. Это казалось очень заманчивым, учитывая то, что я бы тут же уехала. Когда я подала заявление на получение паспорта, оказалось, что необходимо предоставить доказательство того, что в переписи от 1930-го года я значилась чешкой. Через две недели по почте мне пришло уведомление, что отец записал меня немкой. Я с отвращением разорвала эту бумажку, которая мешала мне получить паспорт, несмотря на то, что я была гражданкой этой страны, родилась в Чехословакии, а на момент переписи мне было всего десять лет. Позже я предоставила доказательство обучения во французских школах, которые приравнивались к чешским, но к тому моменту должность помощника была уже занята.
У меня не было желания искать другую работу или вновь открывать ателье. У меня было немного денег, поэтому о них я не думала. К тому же государство платило пенсию, а тратила я мало. Я просто плыла по течению и часами бродила по улицам города. Каждое знакомое место напоминало мне о родителях. Единственным местом, способным прогнать мою тоску, был Зал Сметаны, дом Чешского филармонического оркестра. Только музыка не несла в себе двойных смыслов.
В то же время я ходила на свидания с несколькими мужчинами. Мне претило сидеть дома и смотреть на пустую комнату. Несколько раз я попадала в немыслимые ситуации. Я часто виделась с женатым мужчиной, бывшим другом Джо. Его мать тоже была в Терезине, пока он, будучи женатым на христианке, которая родила ему двоих фактически арийских детей, преспокойно жил в Праге. Он вбил себе в голову, что его покойная мать очень хотела, чтобы он женился на мне. За несколько лет до того, как я стала невестой Джо, она как-то сказала ему, что я — именно та девушка, которую ему стоило взять в жены. Его намерения были мне глубоко безразличны, как и чувства его жены, которая, узнав, где и с кем ее муж проводит время, пыталась покончить с собой. Вероятно, слова свекрови, этот недвусмысленный намек на желание иметь в невестках еврейку, не раз становились камнем преткновения в их семейных спорах. В конце концов, доктор В., мой старый друг по Терезину, положил конец этим отношениям, которые он очень не приветствовал, заявив, что я его любовница, что было неправдой на тот момент.
Потом был длинноволосый словацкий партизан с щегольскими усами а-ля Сталин, который раззадоривал меня с моей тягой к тайнам подполья, но он оказался скорее глупцом, чем героем. И еще было несколько увлечений, связанных с моими влюбленностями в 16 лет. Тогда эти молодые люди произвели на меня сильное впечатление, и теперь чувства вспыхнули с новой силой. Но после нескольких свиданий оказывалось, что эти колоссы стоят на глиняных ногах, да и мыслим мы совершенно по-разному. Все они состояли в разных политических партиях и хотели, чтобы я влилась в их ряды. Я же хотела лишь снова влиться в обычную жизнь.
При президенте Бенеше
[67], который вернулся из изгнания, у нас было коалиционное правительство, в котором не последнее место занимала Коммунистическая партия. Ее ряды пополнили многие вернувшиеся заключенные, которым, кроме свободы, терять было нечего, — факт, которому тогда не придали значения. После предательства Мюнхена
[68] у многих представителей моего поколения возникло ощущение, что лишь коммунизм может предотвратить повторение фашизма. Я провела не одну ночь, слушая подобные споры, особенно в кругу художников.
Мое мнение тогда еще не сформировалось, но я утверждала, что в условиях другого тоталитарного режима коммунисты заменили бы евреев буржуазией. Я сторонилась любых обязательств и никогда никуда не вступала. Общественная обстановка еще не стабилизировалась: бешеная инфляция, нехватка жилья и низкий моральных дух народа. Я настолько привыкла за последние годы исполнять приказы, что была неспособна на какую-либо инициативу. Поход в любое официальное учреждение за документом заставлял меня дрожать от страха и презрения к тому, кто им управлял. Слово «власть» превратилось в ругательство. За время пребывания в Берген-Бельзене от свойственной мне самодисциплины не осталось и следа. Работать ради денег или вещей я больше не хотела.
Еще в Целле по совету полковника М. я передала в Красный Крест список родственников, бежавших в самом начале преследований, но я понятия не имела, где они нашли убежище. Этот список разместили в посольствах большинства городов Запада. Благодаря этому мой двоюродный брат Петер Саксель узнал, что я жива.
Когда я получила письмо от Петера, я был на седьмом небе от счастья. Петер был для меня особенным. Мы оба родились в 1920 году и до пяти лет, пока он с родителями не переехал в Братиславу, мы много играли вместе. Наша семья постоянно навещала отца Петера, Эмиля Сакселя, любимого брата мамы и моего любимого дядюшку, который появлялся у нас довольно часто, когда приезжал в Прагу по делам. Последний раз я видела дядю Эмиля в 1939-м, перед свадьбой. Он сказал, как счастлив, что Петер — в Леоне. Петер уехал учиться перед вторжением немцев. На родину он вернуться не мог, да и не был так глуп, чтобы пытаться это сделать. Через Кубу он попал в США и надеялся, что родители и младший брат последуют его примеру.
Осенью 1945 года, когда я держала в руках конверт с обратным адресом Петера, я уже и не надеялась когда-нибудь связаться с родными. Читая его письмо, я так живо смогла представить, какую радость он испытал, когда друг сказал ему, что его разыскивает Консульство Чехословакии, и какое разочарование его постигло, когда он узнал, что его ищу только я, а не родители или брат.
Родителей и брата Петера депортировали из Братиславы, и они бесследно исчезли в концлагерях Восточной Европы. Во время нашей переписки я с горечью поняла, что Петер никогда не вернется в Чехословакию, даже для того, чтобы восстановить права на имущество, но мне ужасно хотелось увидеть его. Видимо он, как и я, пытался забыть недавнее страшное прошлое и решил начать жизнь с чистого листа. Но одно дело — решить и совсем другое — сделать, ведь воспоминания и вопросы, почему кому-то удалось выжить в той чудовищной фабрике смерти, не дают покоя.
Глава 32
С осенью пришли плохая погода и девальвация чешской валюты. Первое обстоятельство вынудило меня прекратить бесцельные блуждания по городу, а второе обесценило мои денежные запасы до одной десятой их прежней стоимости. Наши счета заморозили, но бывшие узники все же могли снимать деньги в случае крайней необходимости. Мне по-прежнему платили пенсию, но приходилось экономить.
Финансовый вопрос и невозможность бродить по улицам заставили меня найти работу. Мне не было сложно на новом месте, но было до смерти скучно. Однако там хорошо платили, главным образом потому, что владелец фирмы был польщен тем, что на него работает бывший владелец довольно известного ателье. В это же время я то и дело встречала наших бывших клиентов, которые, спросив меня о маме, неизменно интересовались, как скоро я планирую вновь открыть свое дело. С тех пор как я уехала, они не покупали новую одежду и считали, что мне не подобает работать на кого-то. Я же, в свою очередь, избегала любой бюрократической волокиты, связанной с возвратом имущества, лицензии и ответственностью за сотрудников.
