— Ты наслаждаешься моей болью, Эдди? Неужели ты настолько сильно меня ненавидишь?
— Нет, никакой ненависти я к тебе не испытываю. И никогда не испытывал, ни одной секунды.
Вероятно, он сказал это, чтобы выразить свою любовь, однако Джессика знала, что больше никогда не сможет испытывать к нему любовь. Эдди сорвал с себя маску чувственного художника, любящего горы, поэзию и закаты, под которой скрывался, общаясь с ней. И теперь, без маски, нелегко было видеть в нем просто человека.
— Ты ненавидел меня посредством того, как со мной обходился. Все те годы, что мы с тобой были женаты, все то время, что я отдала тебе, целый период моей жизни — все это зиждилось на лжи. Ты разыгрывал роль, и, полагаю, тебе казалось жутко смешным то, что я на это купилась, ведь так? Наверное, ты считал меня полной дурой.
— Нет. Я всегда говорил, что у тебя слишком мягкое сердце. Ты так отчаянно хочешь верить в то, что люди хорошие, что это делает тебя беззащитной перед теми, кто таковыми не являются.
— То есть это я во всем виновата? — презрительно бросила она. — Тут ты ничем не отличаешься от всех остальных, Эдди. Ничего исключительного в тебе нет. Ты делаешь больно другим, потому что ты слабый, и сваливаешь вину на них.
— Неправда. Но я понимаю, что сейчас тебе трудно видеть меня таким, какой я есть, а не таким, каким ты меня помнишь. Это была не роль, Джессика. Это тоже был я. Только другая моя часть. И эта моя часть любила тебя.
— В таком случае помоги мне найти нашу дочь. Тебе известно, кто этот человек? Если нет, скажи мне, как он выбирает свои жертвы.
— Понятия не имею.
— А ты сам как их выбирал?
Какое-то время Кэл молчал, погруженный в размышления, затем сказал:
— Я уже говорил, что хочу в обмен на свою помощь. Я хочу отмены смертного приговора.
— Отменить смертный приговор, вынесенный федеральным судом, может только апелляционный суд или президент, а учитывая то, что у тебя на совести столько смертей, это практически невозможно.
— Таковы мои условия. — Он пожал плечами.
— Ты не отступишься от них, даже чтобы спасти свою дочь? — Ярдли покачала головой. — Я думала, в тебе осталось хоть что-то человеческое… Какая-то крупица сострадания… Но, похоже, она умерла здесь, если вообще когда-либо существовала.
Она встала, собираясь уходить.
— Если б ты съездила домой к Динам, — вдруг сказал Кэл, — как ты думаешь, он написал бы тебе?
— Что ты имеешь в виду?
— То, что я сказал. Если бы все случилось в обратном порядке и ты побывала бы дома у Динов, а не у Олсенов, написал бы он тебе письмо? Если ответ «нет», значит, есть в Олсенах нечто такое, что его тревожит. И он не хочет, чтобы ты это нашла.
Ярдли долго молча смотрела на него.
— Если ты передумаешь и согласишься помочь мне спасти нашу дочь, я попрошу директора тюрьмы, чтобы тебе дали телефон по первому требованию, и ты сможешь позвонить мне на мой номер. На мой личный номер, Эдди. Я тебе доверяю. Вот насколько это для меня важно.
— Муж ожидает исполнения смертного приговора, а дочь в могиле… — Кэл склонил голову набок. — Это выставит тебя перед генеральным прокурором не в лучшем виде, как ты думаешь?
Едва заметно скривившиеся губы явились единственным выражением чувств, которое позволила себе Ярдли.
— Помоги мне найти Тэру, — сказала она, — а я посмотрю насчет пересмотра приговора. Твоя жизнь в обмен на ее.
Глава 34
Несмотря на поздний час, Ярдли направилась прямиком к дому Олсенов. Позвонив в полицию Сент-Джорджа, она переговорила с лейтенантом, и тот ответил, что ключи отдали риелторам, но те как раз сегодня собирались показывать дом клиентам, так что они могут быть там.
Остановившись перед домом, Ярдли долго сидела в машине, глядя на него. Наконец она подошла к входной двери. Дверь оказалась заперта, однако окна оставались открыты — в попытке изгнать из дома запах смерти, хотя вряд ли риелторы думали об этом.
Калитка во внутренний двор также была не заперта, как и дверь черного входа, поэтому Ярдли без труда пробралась на кухню.
Внутри царила прохлада и стоял аромат лимона. На кухонном столе лежала пачка рекламных проспектов с описанием дома и контактной информацией риелторской фирмы. Обстановка изменилась по сравнению с той, какую видела Джессика, — и в коридоре, и в гостиной висели фотографии какой-то другой семьи. Это уже был не дом Олсенов, от них здесь ничего не осталось.
Обходя дом, Ярдли задержалась перед комнатой Айзека. Открыв дверь, она, как и повсюду, увидела внутри совершенно другую мебель. На ночном столике лежала книжка «Где кончается тротуар»
[14]. Для придания большей жизненности в нее даже наугад была вставлена закладка.
Сев на кровать, Ярдли огляделась вокруг. Запах исчез — запах Айзека, который она ощутила, впервые заглянув в комнату. Теперь вместо него был запах мастики для мебели и ароматизатора воздуха. Этот запах показался ей приторной вонью похоронного бюро.
Весь дом превратился в обман. Во временную ширму, скрывающую жуткую картину.
Дверь в родительскую спальню была распахнута настежь, как и окно. Несмотря на то что занавески, коврик перед кроватью и двери шкафа были заменены, кровать осталась. Та же самая деревянная кровать, на которой лежали Олсены в ночь своей смерти. Судя по всему, она была дорогая; чтобы вынести, ее нужно было разобрать, поэтому родственники решили оставить ее здесь. А может быть, они не захотели ее брать, а риелтору было все равно.
В шкафу лежала одежда, но это были не вещи Олсенов. В ящиках комода было пусто. Зеркало было новым. Ярдли смогла найти только одно свидетельство того, что здесь произошло: на одной из лопастей вентилятора под потолком темнело бурое пятно размером с десятицентовую монету. У нее мелькнула мысль: отмоют его когда-нибудь или же оно навсегда останется здесь, подобно шраму.
Опустившись на кровать, Джессика прикоснулась к подушке, лежащей там, где умерла Обри Олсен. У нее по спине пробежали мурашки: подушка показалась ей теплой.
Шумно вздохнув, Ярдли встала, напоследок еще раз оглядываясь вокруг. Даже если Кэл прав и подражатель оставил здесь что-то, теперь этого больше не было.
Уходя, она взялась за ручки двустворчатой двери, собираясь закрыть ее, и обнаружила, что створки закрываются с разным усилием. В прошлый раз Джессика не обратила на это внимания.
Одна створка, а именно правая, ходила чуть туже. Снова распахнув двери, Ярдли изучила петли. Верхняя петля правой створки выглядела более новой по сравнению со средней и нижней. Ее заменили. На краске вокруг остались царапины, словно петлю менял человек, никогда раньше этим не занимавшийся, получалось у него плохо, он потерял терпение и в спешке стал неаккуратным.
