И только в 1805 г. о «Завещании» вспомнил Наполеон, поднаторевший в информационной войне – это понятие тогда называлось иначе (если вообще называлось), но было известно еще с XVI в., с Ливонской войны. По заказу императора знаменитый историк Лезюр быстренько накропал обширный труд, где на примере «Завещания» опять-таки доказывал, что зловредные русские не успокоятся, пока не завоюют весь мир, – а значит, все цивилизованное человечество должно сплотиться для отпора зловещим проискам. Примкнувшие к Лезюру двое коллег рангом поменьше, поддержавшие его собственными опусами, в кулуарах говорили откровенно: все, конечно, понимают, что «Завещание» – бред собачий, но очень уж идеально подходит для политической пропаганды, так что приходится сочинять черт-те что…
Впоследствии «Завещание» еще не раз всплывало в разные периоды – причем его текст то и дело менялся в соответствии с требованиями текущего политического момента, при этом никто не сличал старые и новые тексты: и так сойдет. В «персидском» варианте, во время Первой мировой трудами немцев появившемся в персидских газетах), оно оказалось написанным в исконно восточном стиле, с цветистостями, красивостями и оборотами, русским отнюдь не свойственными. Последний раз его использовали спецы в министерстве пропаганды Геббельса…
В Англии творение Вильсона имело большой успех, выдержав за короткое время пять переизданий. Уже не скрывавший своего авторства Вильсон на волне популярности проскользнул-таки в палату общин. Однако должен заметить с нескрываемым злорадством: насколько удачной была шпионская карьера Вильсона, настолько провальной оказалась парламентская. Очень быстро он угодил в число «заднескамеечников», на парламентской ниве ничегошеньки не добился, абсолютно ничем себя в политике на проявил и умер в 1849 г. всеми забытым стариком. Самое интересное, что о нем стараются не вспоминать и в Англии – очень уж одиозная была фигура. Фундаментальная «Британская энциклопедия», уделившая внимание гораздо менее известным персонам, о Вильсоне молчит, как и не было такого. Вообще официальная британская историография отзывается о нем очень скупо: да, был такой генерал, мятеж в Ирландии подавлял, во время Наполеоновских войн много стран объездил… Шумной посмертной славы, о которой наверняка мечтал втихомолку сэр Роберт, не получилось. Но его книга вкупе с творениями подобных ему русофобов еще долго продолжала отравлять умы…
Особого размаха эта антирусская пропаганда тогда не получила – власти постарались мягонько спустить ее на тормозах. Времена все же стояли неподходящие – Россия оставалась союзником Англии, в том числе и по так называемому «Священному союзу» – союзу монархов Европы, объединившихся, чтобы, если возникнет такая надобность, противостоять любым революционным движениям в Европе, сохранить прежний монархический уклад. Это позже, после смерти Александра Первого, Священный союз распался, а там наступили иные времена, иной стала политика Англии…
Однако там, где хранили молчание дипломаты, газеты и авторы сенсационных книг, за кулисами, не привлекая к себе внимания, действовала разведка – как оно было во все времена. Большая Игра только набирала размах, но о ней чуть позже.
Пожарища нового века
А сейчас мы обстоятельно и подробно поговорим о мятежах, бунтах и просто массовых демонстрациях, без всякого преувеличения, буквально сотрясавших Англию несколько десятилетий первой половины XIX в. Это не я придумал этакий «ужастик», ничего общего не имеющий с пресловутой «англофобией». Вот что пишет английский историк Ч. Поулсен, большой знаток английских мятежей, в книге, так им и названной: «Английские мятежи»: «Первые 30 лет XIX века стали, пожалуй, наиболее бурными и беспокойными во всей ее (Англии. – А.Б.) истории». Давайте посмотрим…
1. Король-невидимка и другие
Те бунты английских ткачей против новомодных фабрик конца XVIII в., о которых я писал в предыдущей книге, были единичными, разобщенными выступлениями, власти их легко подавили, где силой, где кое-какими денежными подачками. И успокоились. «Вся Англия казалась нам пустой и гладкой, как эта придорожная земля». А потом оказалось, что спокойствия хватило всего-то на десять с небольшим лет.
Победа над Наполеоном принесла немало благ элите: финансовым, промышленным и торговым кругам, а также открыла пути к расширению Британской империи, не имевшей больше противника, способного этому препятствовать. Простому народу, как частенько бывает, досталась лишь дырка от английского бублика. Точнее, пончика (бубликов в Англии не было). Наоборот, для него наступило даже ухудшение. И в первую очередь ткачам-надомникам. Их понедельная плата из-за широкого распространения машин регулярно и резко снижалась: в 1795 г. – 33 шиллинга и 14 пенсов, в 1815-м – 14 шиллингов, в 1829–1834 гг. – 5 шиллингов и 6 пенсов, Прожить на это было решительно невозможно – плата таковая располагалась гораздо ниже прожиточного минимума. Люди стали умирать. По данным ничуть не левого видного британского историка Э. Хобсбаума, от голода умерли 500 000 ткачей (и это не в далекой Индии, а в цивилизованной Англии).
Рабочий класс стал понемногу проникаться классовым самосознанием – сознавать себя единым целым, с общими целями и задачами. Антикоммунистов просят брезгливо не морщиться при слове «класс». Его употребляли не одни коммунисты. В той же Англии слово «класс» практически употреблялось вплоть до относительно недавнего времени: «высшие классы», «низшие классы»; исчезло оно только с укреплением политкорректности и толерантности (которые порой буквально насаждали силком, как картошку при Екатерине или кукурузу на широте Архангельска при Хрущеве). Но и сегодня ничуть не левые историки, в том числе и английские, часто употребляют этот термин – «рабочий класс».
(Вот, кстати, несколько слов об антикоммунизме. Кто-то из крупных «прозревших» диссидентов, кажется, А. Зиновьев, хотя точно я не уверен, сказал примечательную фразу: «Хуже коммунистов могут быть только антикоммунисты». Естественно, имелись в виду антикоммунисты-радикалы. Лично моя антикоммунистическая позиция полностью совпадает с позицией Станислава Лема. Великий польский фантаст и философ ее в свое время высказал предельно четко. Он сказал: да, я антикоммунист, но это выражается исключительно в том, что я не разделяю идей коммунистов, но бороться против них в какой бы то ни было форме решительно не собираюсь.)
Так вот, в начале XIX в. молодой рабочий класс не имел ни своих представителей в парламенте, способных отстаивать его интересы, ни права создавать какие бы то ни было союзы – зачатки профсоюзов более позднего времени. А жилось ему крайне тяжело: нищенская зарплата при безудержном росте цен, особенно на продукты, рост налогов, повышение «подорожных пошлин» с каждого едущего или идущего по большой дороге, продолжавшееся «огораживание», разгул «вербовщиков» и прочие «прелести» крепнущего капитализма.
Рабочие стали организовываться. Правда, первое время они пережили своего рода идеалистический период: как раньше мятежники-крестьяне свято верили в «доброго короля, от которого злые советники скрывают правду», так и рабочие теперь были убеждены, что смогут улучшить свое прямо-таки отчаянное положение посредством массовых петиций, в основном в парламент.
