К 1832 г. в большинстве сельскохозяйственных графств Англии батраки уже добились платы в 10 шиллингов в неделю. А вот в захолустном Дорсете недельная плата составляла лишь 8 шиллингов. Прожить при этом можно было только на хлебе, овсяной каше, бобах, самодельном сыре и репе. О мясе и речи не шло – даже картофель считался деликатесом.
И Лавлесс решил действовать. Организовал встречу батраков с местными фермерами, которые дали обещание повысить недельную плату до 10 шиллингов, как в остальных графствах. Батраки, зная своих хозяев, всерьез засомневались, что это обещание будет выполнено. Их успокоил местный викарий доктор Уоррен, Божьим именем обещавший, что лично проследит за выполнением обещания. Ну как тут не поверить слуге Божьему? Батраки успокоились и разошлись.
Однако время шло, а повышения платы деревенские так и не дождались. Лавлесс (сторонник исключительно мирных методов борьбы за свои права) повел жителей к местному мировому судье – попросить совета, как в этой ситуации поступить. Судья предложил провести встречу обеих сторон за семь миль от деревни, в магистрате Дорчестера, под руководством тамошнего мирового судьи Фрэмптона. Толлпадлцы во главе с Лавлессом туда законопослушно явились. Однако прием их там ждал нерадостный, прямо-таки враждебный. Фремптон заявил открытым текстом: во-первых, магистраты больше не занимаются регулированием заработной платы, во-вторых, нет такого закона, который бы обязывал фермеров платить больше, чем они считают необходимым, в-третьих, работники должны безропотно довольствоваться тем, что им платят.
Не желавший сдаваться Лавлесс заявил: собственно говоря, речь идет не о требовании повысить плату, а о выполнении фермерами обещания это сделать, данного в присутствии викария Уоррена, здесь же присутствующего. На что и фермеры, и доктор с честнейшими глазами заявили: не было такого разговора и обещаний таких никто не давал.
Толлпадлцам оставалось одно – вернуться домой несолоно хлебавши. Мало того – ободренные победой фермеры еще и урезали недельную плату до семи шиллингов в неделю. Прожить на эти деньги и прокормить семью было решительно невозможно.
Стало ясно, что придется искать другие методы. Лавлесс, человек грамотный и развитой, был в курсе городских дел и уже знал о легализации тред-юнионов. Он рассказал о них односельчанам и предложил создать такое общество и в Толлпадле. Те с превеликой охотой согласились – тред-юнионы явно напомнили им общины былых времен.
Сказано – сделано. Через своего лондонского кузена Лавлесс отправил письмо с рассказом о своих намерениях в ООТ – Общество объединенных тред-юнионов, охватывающее как квалифицированных, так и неквалифицированных рабочих. В чем-то это был форменный аналог будущего советского ВЦСПС – Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов. Существенная разница в том, что ВЦСПС был «верным помощником партии» и пользовался полной поддержкой властей, а в Англии с ООТ обстояло с точностью до наоборот. ООТ просуществовало недолго, но определенную роль в развитии тред-юнионизма сыграло.
Там письмо Лавлесса встретили с живейшим интересом – речь ведь шла о попытке создать первый в деревне тред-юнион. Вскоре в Толлпадл приехали два посланца ООТ. Однако… Преисполненные самых благих намерений, члены ООТ, сами того не желая, оказали Лавлессу медвежью услугу: для церемонии посвящения в члены организации привезли с собой большую картину с изображением смерти в виде скелета с песочными часами в руках…
Дело в том, что ООТ совсем недавно «вышло из подполья», а до того действовало в форме тайного общества. А у таковых всегда существовали прямо-таки устрашающие церемониалы посвящения новичков, обязанных приносить «страшные клятвы».
(Пикантность в том, что, кроме тред-юнионов, в Англии существовало немало тайных обществ – протестантский Союз оранжистов (действует в Ольстере и поныне, правда, уже открыто), масоны разных течений, так называемое «Олдфеллоузовское общество», союзы и общества землевладельцев и фабрикантов и немало других. Во многих как раз и практиковались призванные привести новичка в должное моральное состояние обряды: в грудь ему направляли обнаженные шпаги, показывали труп предателя, выдавшего секреты (это всегда был искусно выполненный муляж), новичок предупреждался, что в случае разглашения тайн общества его вскоре постигнет лютая смерть. Все эти общества были, на минуточку, абсолютно противозаконными (о запретительных законах чуть погодя). Власти всё о них знали (а некоторые представители власти и сами в них состояли), но старательно закрывали глаза: во-первых, в отличие от «быдла», эти союзы и общества состояли из «джентльменов», а во-вторых, занимали проправительственные позиции, то есть были «социально близкими», своими в доску ребятами, на которых всегда можно было положиться в борьбе с «возомнившим о себе» хамьем…
На чердаке одного из домов собрались около сорока человек. Лондонские представители сначала объяснили принципы, на которых строятся тред-юнионы: вступительный взнос в шиллинг, еженедельный членский взнос в один пенни (от которого освобождались в случае болезни, безработицы или иного несчастья, вызвавшего бы безденежье). Потом обсудили конкретные меры, которые следует предпринять в случае увольнения за членство в тред-юнионе или снижения заработной платы. Особо подчеркивался мирный характер движения: запрещались любые противозаконные или насильственные меры и даже обсуждение на собраниях любых политических или религиозных вопросов. Вдобавок запрещалось употреблять нецензурные или просто непристойные слова.
Предписывалось также держать свое членство в тред-юнионе в тайне от окружающих, включая членов собственной семьи – огласка неминуемо привела бы к репрессиям со стороны судей и фермеров, всегда способных подыскать какие-нибудь юридические крючки. Потом присутствующие все услышанное закрепляли клятвой на той самой картине со смертью. Что поделать, тред-юнионы только-только вышли из детского возраста…
Однако деревня есть деревня. Всегда и везде. Долго удержать что-то в тайне там решительно невозможно: на одном конце чихнут, а на другом тут же воскликнут: «Будьте здоровы!» Знаю по собственному опыту: пятнадцать лет обитаю в деревне, в довольно глухом ее конце. Любая незнакомая машина или прохожий тут же вызывают самый пристальный интерес: а ведь это чужие, интересно, к кому они? Та же реакция на появление незнакомой кошки или собаки – а ведь не наша… В окнах вроде бы никого нет, все занавески задернуты – но любому происшедшему на улице всегда найдется не один свидетель. А то, что происходит во дворах и даже в домах, каким-то волшебным образом быстро становится известным односельчанам…
В общем, не только Толлпадлу, но и всей округе вскоре был известен поименно каждый участник собрания на чердаке. А там эти сведения попали к тому самому дорчестерсксму судье Фрэмптону – ярый защитник богатых фермеров, он и сам был зажиточным сквайром, и его самого все происшедшее касалось, затрагивало его личные интересы.
Судья, без сомнения, возликовал: новорожденный тред-юнион Лоулесса сам сунул голову в петлю. Вовсю действовали Акты 1797 и 1798 гг., согласно которым приношение или принятие какой бы то ни было тайной клятвы считалось уголовным преступлением (к «джентльменам», как я уже говорил, эти меры никогда не применялись).
