В данном случае английские интересы как раз и заключались в расчленении Турции (которую давно уже ведущие европейские державы называли «больным человеком Европы») на несколько маленьких государств, на которые было бы гораздо легче влиять. Той же линии придерживалась и Франция.
Тогда султан обратился за помощью к России. И не прогадал. В Большой Политике нет места лирике и эмоциям. Не имело никакого значения, что Россия и Турция только что закончили очередную долгую и ожесточенную войну. Николай Первый был ярым приверженцем идеи монархизма – и с его точки зрения, турецкий султан был законным, легитимным правителем, которому следовало помочь в борьбе с сепаратистами. Николай так и сказал: «Я всегда остаюсь врагом мятежа и верным другом султана».
(То, что султан был «басурманином», иноверцем, никакой роли не играло. Точно так же пятнадцать лет спустя русская армия придет и на помощь католической Австрии, подавив венгерский мятеж.)
Были и весьма существенные политические соображения. Для России гораздо предпочтительнее было иметь дело с единой султанской Турцией, чем со скопищем маленьких государств, где, к бабке не ходи, заправляли бы англичане и французы, утвердившиеся бы на Босфоре. Русская разведка обнаружила в окружении египетского хедива не только английских и французских агентов, но и разномастных европейских либералов, в том числе даже, кажется, «птенцов Мадзини»…
Султан Махмуд, когда кое-кто из приближенных начал деликатно упрекать его за обращение к Николаю, сказал просто, с той самой долей здорового государственного цинизма:
– Когда человек тонет и видит перед собой змею, то он даже за нее хватается, лишь бы не утонуть…
В феврале 1833 г. в Босфор вошла эскадра адмирала Лазарева и высадила на подступах к Стамбулу девятитысячный русский корпус, приготовившийся поддержать его огнем корабельной артиллерии.
Войска египетского хедива остановились мгновенно. Русских они отлично знали и прекрасно понимали, что воевать с ними совсем не то что с обленившимися турками – накостыляют так, что ноги не унесешь. Да и русские фрегаты на рейде производили впечатление – при полном отсутствии у хедива военных судов. Короче, египтяне поняли, что бить их будут, и очень больно. И смирнехонько повернули назад, сделав вид, что они просто так, погулять вышли.
Для надежности русский корпус оставался в Турции еще два месяца – как и фрегаты Лазарева. Когда стало окончательно ясно, что Мухаммед Али свои наполеоновские планы оставил, состоялось уникальное в русско-турецких отношениях событие: русский корпус парадным маршем прошел перед султаном. И каждый из десяти тысяч солдат получил турецкую медаль, а русские офицеры – турецкие ордена.
Но гораздо важнее был достигнутый графом Орловым успех. Орлов хорошо знал турок, не раз вел с ними переговоры, пользовался авторитетом и у султанских министров, и у самого султана. 26 июня 1833 г. был подписан так называемый Ункяр-Искелесийский договор, выгоднейший для России. Он и сейчас считается вершиной успеха русской дипломатии в восточных делах. В случае необходимости Россия обязывалась прийти на помощь Турции, как это было сделано только что. И, что важнее, вместо денежной компенсации за военную помощь Турция закрывала Босфор и Дарданеллы для любых иностранных военных судов, кроме русских.
Разумеется, это, так сказать, мимолетное союзничество не могло привести ни к чему, хотя бы отдаленно напоминавшему русско-турецкую дружбу. Просто еще один прихотливый зигзаг Большой Политики, на которые она крайне богата. Однако Россия получила нешуточные выгоды: во-первых, теперь в Черном море могли плавать только русские и турецкие военные корабли, во-вторых, теперь русский флот при необходимости мог свободно выйти в Средиземное море. Конечно, англичане прочно запирали его Гибралтаром, но все равно русские, как показывает исторический опыт, и в Средиземном море могли натворить дел…
Англичане были в бешенстве. И не они одни. Французский министр иностранных дел Гизо с наигранным ужасом вещал, что Средиземное море того и гляди превратится в «русское озеро», и пугал публику русскими эскадрами на рейдах Марселя и Тулона. Многие верили. В ответ на это Россия заявила: «Мы просто сделали то, что Британия давно хотела, но не смогла». Британский премьер-министр Пальмерстон расценил это послание как «легкомысленное и оскорбительное». Хотя, как добавляет английский историк Питер Хопкирк, «знал, что он до неприличия близок к правде». Снова зашумели о намерении России захватить Константинополь.
Между тем Николай Первый тогда же говорил посланнику в Стамбуле Муравьеву: «Странно, что общее мнение мне приписывает желание овладеть Константинополем и Турецкой империей. Я уже два раза мог сделать это, если бы хотел: в первый раз – после перехода через Балканы (Русско-турецкая война 1829 г., поход Дибича. – А.Б.) а во второй – ныне, но я от того весьма далек. Мнение это осталось еще со времен императрицы Екатерины и так сильно вкоренилось, что самые умные политики в Европе не могут в том разубедиться. Какие мне выгоды от завоевания Турции? Держать там войска? Да допустила бы меня еще к этому Австрия? Какие выгоды произошли бы от того для нашей-то матушки-России, то есть для губерний Ярославской, Московской, Владимирской и прочих? Мне и Польши довольно».
Действительно, одна Польша, населенная людьми другой религии и культуры, создавала массу проблем. Если подумать, зачем вообще нужен был России Константинополь-Стамбул, где христиан (в основном армян и греков, к тому же прекрасно в те времена уживавшихся с турками) жило совсем немного, зато обитали два миллиона турок-мусульман? И уж совершенно ни к чему была бы сама Турция, иноверская, насквозь чужая по религии, культуре, быту, нравам.
Однако в Европе, полное впечатление, то ли не хотели, то ли не могли понять, что Россия ни в коем случае не будет взваливать на себя добровольно этакую головную боль – если не всю Турцию, то хотя бы Константинополь. К Проливам вышла англо-французская эскадра и заявила Стамбулу протест против договора. Точно такой же протест ушел и в Петербург, составленный совершенно недвусмысленно: «Если условия этого акта вызовут впоследствии вооруженное вмешательство России в дела Турции, то английское и французское правительства почтут себя совершенно вправе следовать образу действий, внушенному им обстоятельствами, поступая так, как если бы помянутого трактата не существовало».
Это уже был недвусмысленный намек на возможную войну. Однако Проливы занимал сильный флот генерал-лейтенанта Муравьева, а в Турции оставался десятитысячный русский корпус. По требованию Муравьева англо-французская эскадра от Проливов ушла…
Однако в 1833–1837 гг. война России с Англией и Францией была вполне возможна. Англо-французский флот от Проливов ушел, но крейсировал поблизости. В России сохраняли полное спокойствие. В Новороссии дислоцировался 5-й пехотный корпус под командованием все того же генерала Муравьева, готовый при необходимости высадиться на берегах Проливов. Император говорил Муравьеву открыто: «Нам бы только захватить Дарданеллы, если англичане, которые со своей системой затевают вздор, захотят завладеть сим местом. Лишь бы нам высадить туда русские штыки: ими все возьмем, а там найдешь, чем продовольствоваться».
