И наткнулся на обширное минное поле, не дававшее подойти к Кронштадту на дистанцию пушечного выстрела или полета конгревовой ракеты (поскольку практически в то же время английские корабли обстреливали прибрежные крымские города не только пушками, но и ракетами, надо полагать, ракеты и у Нейпира имелись). Два передовых парохода, делавшие промеры глубины, на эти мины и напоролись. Потонуть не потонули, но повреждения получили знатные. Мины были новейшей системы, изобретения русского немца инженера Якоби – соединены с берегом электрическими проводами, и наблюдатели их взрывали, пуская ток.
Стало окончательно ясно, что к Кронштадту не прорваться, не говоря уж о Петербурге. И Нейпир скрепя сердце велел поворачивать назад – без сомнения, дико матерясь, моряки всех стран на это мастера.
На обратном пути Нейпир все же совершил нечто, отдаленно напоминающее ратный подвиг, – его корабли, встав на якоря у небольшой русской крепости Бомарзунд (остров Большой Аланд, что в Ботническом заливе), подвергли ее долгой и ожесточенной бомбардировке, а потом высадили десант и полуразрушенную крепость захватили. Правда, эту победу нельзя назвать такой уж славной – десант состоял из 11 000 французских морских пехотинцев, а гарнизон крепости – всего из 1600 человек, к тому же во время бомбардировки наверняка понес потери. Просто-напросто задавили числом, вот и все…
С такими вот скромными результатами Нейпир и вернулся на родину. Я не знаю, что сказала ему королева Виктория, но безусловно милостиво не улыбалась и сладкими пряниками не кормила, узнав, что и Кронштадт, и Петербург как стояли себе, так и стоят в гордой неприкосновенности. На морского волка обрушился град насмешек. Одна из лондонских газет язвительно писала: «Великолепнейший флот, какой когда-либо появлялся в море, не только не подвинул вперед войны, но возвратился, не одержав ни одной победы, без трофеев, с офицерами, упавшими духом и обманутыми в надежде обрести славу, с моряками, недовольными тем, что они не были в деле и не приобрели никакой добычи».
Как явствует из контекста, взятие Бомарзунда газетчики победой не считали – и вообще-то справедливо: в конце концов, брали крепость французы, а Нейпир ее только обстреливал, пусть и долго. Я не знаю точно, но наверняка лондонские уличные мальчишки распевали о Нейпире насмешливые куплеты собственного сочинения, а взрослые дяди торговали на улицах насмешливыми же листками-памфлетами – и то и другое у лондонцев давненько уж было в обычае.
Поскольку на Балтике не осталось ни одного вражеского корабля, русские торговые суда по-прежнему возили в Пруссию товары крупными партиями. Где их покупали в том числе и английские торговые агенты – война войной, а бизнес бизнесом…
На Балтике, по крайней мере, интервенты взяли пусть небольшую, но настоящую крепость – правда, французскими руками. А вот на Русском Севере дела у англичан обстояли и вовсе уныло…
В июне 1854 г. в Белое море вошла не такая уж большая английская эскадра. Все, что британцы там мелко нашкодили, позволяет их сравнивать с вертопрахом из песни Высоцкого, и никак иначе.
Для почина английские морячки браво взяли на абордаж несколько карбасов, одномачтовых поморских суденышек, груженных зерном и рыбой. Английские барахольщики и этим не побрезговали.
Потом два английских парохода неведомо с какого перепугу объявились у Соловецкого монастыря, расположенного на одном из островов одноименного архипелага. За каким лешим их туда понесло, понять решительно невозможно: монастырь никогда не был военным объектом. Один из отечественных авторов выдвинул версию: британцы то ли сплетен наслушались, то ли начитались бульварных книжек, где писали, что именно в монастырских подвалах хранится часть сокровищ российской императорский короны.
На каждом из пароходов было по 14 пушек. Британцы повели себя как люди, воспитывавшиеся где-нибудь в хлеву: даже не отсалютовав флагом в знак приветствия, рукой не помахав, моряки с одного из пароходов с ходу принялись палить по монастырской стене, сделав тридцать выстрелов. Наивные люди… Стены монастыря были сооружены из громадных валунов. Ядра от них отскакивали, как мячики, а бомбические, то есть разрывные снаряды тоже не причиняли никакого вреда. В некотором смысле монастырь и впрямь был неприступной крепостью. Когда в XVII в. соловецкие монахи объявили, что не признают богомерзких никонианских реформ, а будут придерживаться старой веры, и затворились в осаде, разозленный царь Алексей Михайлович послал туда целое войско – как стрельцов, так и обученные на европейский манер полки «иноземного строя». Это немаленькое воинство топталось у стен восемь лет – и взяли монастырь исключительно потому, что среди осажденных нашелся предатель и показал ведущий то ли во двор, то ли в одно из помещений потайной ход. А тут, изволите ли видеть, английские декаденты рассчитывали чего-то добиться пальбой с одного-единственного пароходика, рядом с могучими монастырскими стенами как-то не смотревшегося…
Монастырь огрызался. Нельзя сказать, что он был совершенно беззащитен в военном плане. Там имелась небольшая инвалидная (то есть ветеранская, из старослужащих) команда и десять пушек: восемь вполне современных шестифунтовых, присланных на всякий случай архангельским губернатором при известии о начале войны, и две трехфунтовых монастырских, стоявших там со времен Петра Первого, если не раньше (впрочем, по конструкции и те и другие, в общем, не отличались).
(Я уверен: тот, кто углубленно не интересуется военной историей, попросту не поймет, что скрывается за названиями пушек. Не раз с таким сталкивался. Охотно объясняю: ничего особо загадочного в них нет. Просто чуть ли не до конца девятнадцатого века калибр пушек измерялся не в миллиметрах или дюймах, а по весу ядра. Трехфунтовая пушка стреляла ядрами весом в три фунта, то есть 1 кг 200 г. Шестифунтовая, соответственно, ядрами вдвое тяжелее, И те и другие отнюдь не относились к крупнокалиберным.)
Инвалиды и монахи отвечали огнем – почему-то только из двух пушек из десяти, тех самых древних трехфунтовок. Но и ядрышки этих раритетов причинили пароходу некоторые повреждения. Англичане убрались от греха подальше, ночь проболтались где-то в море, а утром вернулись. На сей раз не стреляли, отправили в монастырь парламентера на шлюпке с ультиматумом на русском и английском языках.
«Поскольку Соловецкий монастырь принял на себя характер крепости и производил стрельбу по английскому флагу, то, в удовлетворение за такие враждебные действия, капитан, командующий эскадрою, требует: во-первых, безусловную сдачу гарнизона со всеми пушками, оружием, флагами и военными припасами; во-вторых, гарнизон должен сдаться не позже шести часов по получении сей депеши. В случае же нападения на парламентерский флаг или если комендант не передаст сам лично свою шпагу на пароход «Бриск», немедленно последует бомбардирование монастыря».
Ага, и Луну с неба… Никакого коменданта в монастыре не имелось – откуда бы ему там взяться, это же не военное укрепление? (Флагов, кстати, тоже.) Поэтому архимандрит подписал ответное послание просто: «Соловецкий монастырь». В вежливых выражениях, но твердо ультиматум отклонил.
Тогда оба парохода открыли огонь и вели его в течение девяти часов, не жалея снарядов. На сей раз инвалиды и монахи отвечали из всех своих десяти пушек. По большому счету получилось лишь долгое сотрясение воздуха и напрасный расход пороха и ядер – ни русским не удалось зацепить пароходы, ни монастырь не понес разрушений. Ни убитых, ни раненых у русских не было, даже когда монахи устроили крестный ход с чудотворными иконами, молясь о поражении врага. Они проходили по гребню стены, накрытому деревянной крышей. Англичане ожесточенно по ней палили, ядра во многих местах крышу проломили, но никого даже не поцарапало – ну, как-никак крестный ход, чудотворные иконы…
