– Тебя так и выпнули, в пижаме? – спросил Хлебски.
– Да, – замялся Иван. – Ну, я хотел одеться, да вот, выпить зашел…
– Выпить, – сказал Донни. – Выпить надо за знакомство. Вот, смотри: это Хлебски. Он молодой, он проставляется. Это Уилсон. Отличный мужик.
Здоровый темнокожий мужчина, не произнесший до сих пор ни слова, но внимательно прислушивавшийся к разговору, помахал Прошину.
– Это Пак.
– Ки Йонг Пак, – сказал мужчина подле Уилсона, по виду и вправду китаец или кореец. – Здесь Паком зовут.
– Это Мэлоун. Он молодой, но в электронике – зверь. – Белобрысый парень кивнул, довольный похвалой.
– Остальные… вот они все, а я Пью. Донни Пью. – Донни Пью поднял рюмочку. – За знакомство.
– Ну так что? – спросил Хлебски. – Что у тебя случилось-то?
Прошин рассказал.
– Да. Ну, ты же не виноват, получается, – промолвил Донни.
– Люди погибли, – Прошин уставился в рюмку, словно надеясь на дне посудинки отыскать ответ. – Двенадцать человек.
– А ты смог бы уклониться? – спросил вдруг Уилсон.
– Да блин!.. – Прошин выдал тираду, сплошь состоящую из непереводимой игры русских и английских слов в самых причудливых сочетаниях.
За столом опять замолчали.
– Давай… – сказал Донни. – Не чокаясь.
Выпили.
– Еще здание, – сказал Прошин. – Рокет Плаза.
– А, – Пак махнул рукой, – эти не обеднеют.
– Точно, – Мэлоун, похоже, здорово набрался, – отпуск забрали, зарплату жмут, премии мы уже сто лет не видели…
– Собака видел, – заметил Хлебски.
– Говно он и жополиз, – ответил Мэлоун и продолжил, распаляясь все больше: – Чего ты один сюда прилетел?.. Надо было братву свою притащить, и показали бы этим козлам вонючим, ублюдкам, ниггерам пархатым…
И тут Мэлоун осекся. Замерли все, а сам белобрысый просто превратился в статую, потому что подле него сидел Чалем Уилсон, большой чернокожий добряк, отец троих девчушек, мастер на все руки – всю мебель в доме Уилсон сделал сам, и дом сам построил, и у самого Мэлоуна стояли на кухне четыре стула с тонкими ножками, сделанные ручищами Уилсона… Мэлоун поерзал на стуле. Окинул взглядом уставленный яствами стол, товарищей, с явным неодобрением посматривающих на него. Чмокнул Уилсона в щечку. Словно трещина прорезала базальтовую глыбу – Уилсон, все так же глядя перед собой, поднял бровь. Белобрысый набулькал две стопки, одну подвинул приятелю, другую взял на брудершафт – Уилсон не отказался, ибо добрый товарищ был белобрысый Мэлоун: и тот же дом помогал строить, и возился с дочурками приятеля, и на работе не стеснялся подставить плечо…
Следующие три пили строго на брудершафт.
– И куда ты теперь? – спросил Донни.
– В институт, наверное, – пожал плечами Прошин. – Хотел сегодня улететь – опоздал.
– С нами полетишь, – кивнул Донни. – У нас через час джет в Москву.
– Так вы москвичи? – восхитился Прошин и в ответ получил с десяток недоуменных взглядов. – Все-все-все, молчу… Спасибо.
– Донни, не возьмут его, – сказал Уилсон. Пью воззрился на приятеля:
– Как это – не возьмут? – Уилсон что-то пробормотал в ответ.
Веселье меж тем достигло той стадии, когда участники начинают демонстрировать свои творческие способности. Парень с хорошей фамилией Гуд решил сплясать на столах. Начав выписывать что-то вроде танго, закончил он чем-то вроде гопака, с хрустом попирая рюмки и топая прямо в тарелки, отчего остатки еды летели во все стороны. Откуда-то с границ реальности надвинулся бармен и, поигрывая битой, «по-хорошему» попросил возместить ущерб и прекратить непотребство. Биту уважили: танцора стащили со стола и отправили к платежному терминалу возмещать. Мэлоун рассказал анекдот, касавшийся взаимоотношений полов и сплошь состоявший из непереводимой игры слов – слушатели скорчились от смеха, хотя от Прошина смысл истории ускользнул, и вообще все вокруг подернулось уютным туманом, в котором плавали лица товарищей, так запросто согласившихся подкинуть его через полконтинента, отличных парней, братьев-косменов, и хотелось что-то сказать этим милым людям, в душе рождались добрые, хорошие слова, душа разворачивалась…
И Прошин, дождавшись паузы в общем гомоне, подперев ладонью буйную голову, запел:
Во ши виго пан пинго-о
Цинь чжын гын-гын чи на ма-а…
Эту песню пел Хань – на втором курсе, когда их, желторотых, еще не пускали на орбиту, и второкурсники, на зависть старшакам, могли позволить себе позвенеть стаканами. Хань еще так прикольно пританцовывал: маленький, с лоснящимся лицом и глазами-щелочками. Из полурасстегнутой жилетки вываливался кругленький животик, вокруг бледных ног развивались широченный шорты, а они ржали, как…
На-ге хайси бу ай во-о
Пи шань хон-хонг ха я ся-а…
Песню пел отец Ханя, и речь там шла о крестьянине, посадившем рис и днем и ночью ухаживавшем за урожаем, а дома ждала маленькая внучка, которая хотела послушать тысячи историй про все-все-все…
Лянь шань йе-кын чинь я бу-у
Лянь-шань бу'кхонг гынь я ма-а…
А потом Хань узнал, что его отец умер. Парень остолбенел, а когда кое-как опомнился, затянул эту песню, только смеяться теперь никого не тянуло, никто не знал, что делать, просто стояли и смотрели…
– Это что? – спросил Мэлоун.
– Песня, – сказал Прошин. – Грустная.
Рядом зарыдал Пак.
– Ты чего? – воззрился на него Пью.
– Грустно, сука, – всхлипнул Пак.
– А ты что-нибудь понял?
– Нет…
– Надо выпить, – вздохнул Донни.
Он было взялся за бутылку, но мелодичная трель телефонного звонка сбила весь порыв.
– Так, парни, – сказал Пью, – допиваем, доедаем – джет готов.
– П'ехали, – икнул Прошин.
Взгляд Пью сфокусировался на новом знакомом.
– Нет, – торжественно сказал он, – сначала мы тебя прикинем.
– Н-не!.. Мужи – ик!.. – ки!.. – начал Прошин.
– Отставить, – скомандовал Донни, – ты у нас гость – редкий гость, вот мы тебя сейчас…
Персонал аэровокзала не в первый раз отправлял загулявших работяг по домам, поэтому перед посадкой в самолет наряд полиции загнал чадящую перегаром братию в туалет – причем снаружи ожидала чуть ли не вся смена уборщиков. Только после варварского набега на санузел в сопровождении усиленного наряда полиции (двое косменов переоценили собственную лихость и уснули в обнимку прямо на кафельном полу) их отправили чуть ли не через все поле (тоже не без умысла – проветривайтесь…) к отдельно стоящему небольшому самолету с откинутым трапом, подле которого маялись два человека – стюард из экипажа и представитель компании-работодателя Пью со товарищи.
