– Нет, писать мы ничего не будем, товарищ майор, – сказал за всех Гремоздюкин. – Это пусть потом, когда все это кончится, штабные балансы сводят.
– Вот и ладушки, – не стал спорить я. – Да, кроме курева, у меня в мешке есть немного сухарей и сала. Понимаю, что на почти две сотни ртов это ничто, но если кто-то особо сильно нуждается, можем немного подкормить. Я имею в виду прежде всего раненых. Но это уж пусть товарищ военфельдшер определяет.
– Так точно, – кивнула Феофилова.
Я надел мешок на плечи. По идее, можно было и оставить его в фургоне, но кто же знает, что здесь будет, скажем, через час? Еще со времен Наполеона Бонапарта известно, что на войне ситуация меняется с каждой минутой. Так что нельзя исключать, что сало из моего НЗ какой-нибудь белофинн может тоненькими ломтиками на бутерброд порезать. При мне содержимое мешка будет явно целее.
– Остальным приказы будут такие, – выдал я еще несколько ценных, начальственных указаний. – Во-первых, нужно подготовить технику, на которой мы завтра поедем к соседям договариваться о взаимодействии. Прикиньте, на чем нам предстоит передвигаться и кто конкретно будет участвовать в этом, с позволения сказать, мероприятии. Это касается прежде всего товарища Воздвиженского.
Услышав свою фамилию, означенный младший командир согласно кивнул.
– Во-вторых, – продолжил я. – Как можно скорее оцените, как мы сможем прорываться и какими силами. Сами. В том случае, если командиры наших «соседей» откажутся идти вместе с нами на прорыв. И самый главный вопрос – сколько боевых и транспортных машин мы сможем реально использовать и сколько наших людей сейчас может реально держать оружие? А то у меня такое чувство, что стрелять и идти пешком смогут далеко не все, раз уж у нас был разговор о легкораненых, простуженных и обмороженных. Это понятно?
– Да, вполне, – отозвался Гремоздюкин.
– Хорошо, тогда выполняйте. А я, для начала, пойду с сержантом Смирновым. Хочу посмотреть, что у них там действительно за ремонтники такие, на которых вышестоящее командование отдельные приказы выписывает. Ну а потом я все-таки хочу попробовать сходить посмотреть на место, где саперы якобы видели этот странный танк.
Надвинув шапку на уши, я перекинул ремень тяжелого автомата через плечо, давая всем понять, что на сегодня приказов точно хватит. Товарищи младшие командиры поняли все правильно и полезли из фургона наружу. Крайними, следом за товарищем старшим военфельдшером, на мороз вылезли мы с недостоверным Смирновым.
Снаружи был довольно сумрачный зимний день (лес все-таки давал о себе знать) и все тот же, неизменно пугающий городского человека пейзаж – хвойные деревья со стоящими между ними автомашинами. Из труб над будками фургонов по-прежнему тянулся жидкий дымок. У костров кучковалось несколько красноармейцев.
– Бдыщ! – неожиданно раздалось где-то в отдалении (по-моему, в направлении расположения здешнего «боевого охранения»). Эхо от выстрела ударило по ушам и заметалось между елок. Практически без паузы, в том же направлении, в стиле старых фильмов о штурме Зимнего, беспорядочно забахали винтовочные выстрелы, а потом, с места в карьер, зашелся короткой очередью простуженный «максим». Блин, да что за хрень заваривается?! Однако, прежде чем я открыл рот, успев сделать несколько шагов по снегу в сторону от фургона, где проходил стихийный «Совет в Филях», в вышине, над заснеженными кронами деревьев, послышался множественный, противный, буравящий душу похуже царапанья железкой по стеклу свист. А вот это уже было куда серьезнее, чем какая-то там винтовочная и пулеметная пальба. Минометы, к гадалке не ходи!
Похоже, услышали и мгновенно просекли ситуацию и все остальные, чай не дураки, не в первый раз под обстрелом. Впрочем, следующие несколько секунд показались мне длинными, словно при замедленном просмотре. Мы все в напряженных позах стоим возле фургона и вертим головами по сторонам, тщетно силясь определить, откуда именно по нам прилетит. Я, несмотря на некоторый собственный опыт прибывания на Второй мировой войне, под артиллерийский или минометный огонь практически не попадал (опять-таки, когда сидишь за танковой броней, любые осколки столь страшными не кажутся) и поэтому несколько занервничал, вовсе не желая, чтобы мина влепила мне прямиком в зад, как выразился А. Твардовский в своей бессмертной поэме. За эти считаные мгновения я, чисто механически, успел заметить, что метрах в десяти от нас стоят, испуганно глядя в нашу сторону, оба давешних сапера, а от костра в нашу сторону как ни в чем не бывало неторопливо идет какой-то рослый боец в шинели и сдвинутой на затылок каске с котелком в руке.
Первая моя мысль была – финны что, точно вычислили расположение штабного фургона и решили разом накрыть весь здешний «актив»? Только интересно, как они в данном случае корректируют огонь (за деревьями же, по идее, ни хрена не видно?)? Да и раций для этой самой корректировки у них быть не может. Или они тут все давно и заранее пристреляли? Впрочем, раньше включился все-таки инстинкт самосохранения.
– Воины! Ложись, мля-а-а! – заорал я, изумившись тому, что не узнал собственного голоса. По-моему, за секунду до того как я это сказал, стоявший рядом со своей «СВТ» в руках Смирнов весьма технично подставил мне подножку, и я повалился лицом вниз, успев схватить левой рукой и потянуть всем своим весом к земле явно замешкавшуюся Феофилову.
Остальной младший комсостав и саперы метнулись врассыпную, и, кажется, залечь успели все, кроме явно заторможенного бойца с котелком.
В ту же секунду свист мин стал просто нестерпимым. Я еще успел увидеть, как поднятые первым взрывом земля (калибр мин был небольшой, небось 80 мм, английский миномет Стокса – Брандта или какая-нибудь его шведская копия, если бы это были «гостинцы» калибром в 120 мм, нас бы порвало на хрен) и снег поднялись рядом с костром, за спиной чудика с котелком, который начал падать только в момент взрыва. По машинам и нашим спинам забарабанили комья мерзлого грунта, а через секунду я вдруг ощутил, как по моей правой щеке течет что-то горячее. Естественно, я дернулся, поскольку первой логично возникла мысль о крови. Поэтому после еще двух или трех последовавших за первым разрывов я ощупал физиономию, потом протер глаза и посмотрел на перчатку. Увиденное слегка успокоило меня. Какая на фиг кровь – меня заляпало жидкой разваренной пшенкой – похоже, взрыв мины придал котелку того идиота излишнее ускорение.
Обдумать это обстоятельство я не успел, поскольку на проходившей поверх наших голов баллистической траектории снова заревело и засвистело, ударила вторая серия разрывов и в рожу мне вновь полетела земля. Пришлось опять уткнуться в снег и слушать, как рвануло еще раза три, на сей раз уже довольно далеко. А потом, так же неожиданно, как и началось, стало тихо, только продолжали частить мосинские винтовки, в треск которых вплелась короткая очередь «максима».
Почуяв дым и запах горелого, я приподнялся и тут же увидел, что свои мины чертовы финны все-таки потратили не зря. Допустим, в фургон где мы совещались, они не попали, но далеко вокруг разлетелись расщепленные и горящие доски пополам с какими-то железками – одна из мин все-таки ударила в стоявший метрах в пятидесяти справа от нас фургон на шасси «ГАЗ-АА». И попадание было хорошее – шасси и то, что осталось от кабины грузовика, горели, а на снегу рядом с машиной лежала лицом вниз человеческая фигура в горевшем на спине ватнике. Водила или кто-то, некстати гревшийся в фургоне? На снегу прибавилось несколько воронок. Шедший от костра боец, теперь с ног до головы облитый варевом из своего котелка, медленно вставал на ноги (похоже, по закону божьей помощи детям, дуракам и пьяным, его не задело, счастливчик!) и с удивлением разглядывая оставшуюся у него в руке ручку от котелка, простыми русскими словами высказывал все, что он думает о зиме, лесе, минометах, а также белофиннах вообще и маршале Маннергейме в частности. С неопределенными глаголами и междометиями на устах начали подниматься из положения лежа и остальные вываленные в грязном снегу товарищи младшие командиры – сначала на колени или на карачки, потом в рост. Но одна фигура в серой осталась лежать на снегу, широко раскинув руки. По валяющейся рядом с ним винтовке я понял, что смерть достала кого-то из рядового состава.
