Открыв верхний ящик, я понял, что все, что я «заказывал», в основном было на месте, что называется, «по списку». Вам никогда не приходилось переодеваться прямо на лютом морозе, даже если без полного разоблачения? Нет? Ну и не пробуйте, невелико удовольствие.
Тем более если шмотки довольно долго пролежали на морозе и капитально выстудились. Свои ватные штаны и валенки я решил оставить (собственно, так я и предусматривал изначально), а вот ватник скинул, натянув прямо поверх свитера добротную диагоналевую гимнастерку с двумя майорскими шпалами на красных, пехотных петлицах и новеньким круглым значком за Халхин-Гол (на голубом эмалевом поле скачет в профиль золотистый всадник в каске с шашкой наголо и красным знаменем с буквами и цифрами AUGUST 1939, а пониже, на красном фоне, имеется еще одна надпись – HALHINGOL, кстати, до сих пор не могу понять, почему надписи на этом значке были сделаны латиницей, да еще и без тире в названии реки?) на груди.
В полушубке я себе отказал изначально, поскольку, во‐первых, в нем довольно тяжело передвигаться, а во‐вторых, я хорошо помнил, что в тех краях, куда я собираюсь, глазастые финские лесорубы с винтовками в первую очередь стремились отстреливать с безопасной дистанции любого, кто по малейшим внешним признакам хоть немного походил на «красного командира» в том виде, как его представляли тогда пейзане страны Суоми. Как же, много читали об этом.
Именно поэтому, по моей просьбе, мне изготовили, так сказать, «штучный товар». По виду то, что я надел поверх гимнастерки, напоминало обычную красноармейскую шинель с пустыми красными петлицами, только сильно укороченную и облегченную, похоже, за счет применения нетипичных для 1940 года материалов, поскольку я просил дополнительно утеплить эту одежку какой-нибудь «синтетикой из будущего». Ну и на ощупь, судя по всему, по моей же просьбе, туда в качестве подкладки вставили нечто противопульное (я просил работодателей сделать все возможное, чтобы этот клифт держал пистолетную, а в идеале и винтовочную пулю, последнюю хотя бы на дальних дистанциях, моя досрочная смерть и срыв задания были точно не в их интересах), ну а слева на груди мне сделали большой внутренний карман под габариты пистолета «ТТ».
Перетянув этот гибрид шинели и бронежилета командирским ремнем с пока еще пустой кобурой, я натянул на уши ушанку из серой овчины с красной эмалевой звездой. Конечно, такая шапка в точке моего прибытия была вещью еще не вполне уставной, тогда в ходу были все больше шапки-финки (тем, кто не знает, что это такое, напомню – они похожи на ушанки, но без завязок под подбородком, у «финок» для защиты ушей и шеи в сильный мороз отгибался вниз задний бортик головного убора) и суконные буденовки, но в середине Зимней войны ушанки все-таки стали попадать во фронтовые части РККА вместе с полушубками и иным зимним обмундированием. Последней деталью моего гардероба были две пары серых шерстяных перчаток грубой казенной вязки, одну из которых я тут же натянул на руки.
Потом я подумал – а что мне теперь делать с ватником? Вроде выбрасывать теплые вещи посреди зимы чистой воды барство и жлобство, а с другой – таскать с собой этот самый ватник тоже удовольствие ниже среднего. Поскольку надорвешься. Поэтому я свернул ватник и убрал его в опустевший ящик. Может, кому-то повезет. Какая интересная оказалась судьба у этой завезенной из довольно далекого будущего спецодежды…
В нагрудных карманах моей гимнастерки лежало редакционное удостоверение на имя специального корреспондента «Красной Звезды» Андрея Семеновича Ухватова, со всеми положенными печатями и размашистой подписью тогдашнего главного редактора этой центральной газеты, полкового комиссара Барандова Г. В., а также партбилет на то же имя, с многочисленными отметками о своевременной уплате членских взносов.
Спросите – почему вдруг была выбрана именно эта фамилия? А хотя бы потому, что в штате «Красной Звезды» в те годы реально состоял корреспондент с такой фамилией – некий Ухватов Алексей Семенович, о подробностях биографии которого не удалось выяснить практически ничего, поскольку сей журналист погиб в начале 1942-го где-то под Севастополем. Таких в нашей мутной истории было много – их подписи под публикациями сохранились, а вот внятные жизнеописания – увы.
Обдумывая план своего появления здесь, я счел, что совпадения первых букв в инициалах будет вполне достаточно. Потому что, если кто-нибудь вздумает проверять, особо не вдаваясь в детали, ему ответят, что журналист Ухватов А. С. в «Красной Звезде» действительно числится. А вот в остальных мелочах присутствовал оттенок легкого коварства. Поскольку я Андрей, а вовсе не Алексей, и, как мне удалось установить, в конце июня 1939 г. этот самый Ухватов А. С. отбыл по заданию редакции в далекую Монголию (где в это время наши как раз воевали с японцами и журналистов там было густо, достаточно одного Константина Симонова вспомнить), а в Москву из Забайкалья этот корреспондент возвратился только в начале марта 1940 года, и на Карельский фронт он приехал практически накануне подписания Маннергеймом перемирия на советских условиях. Так что неизвестно, что могло выясниться насчет личности данного журналиста, если бы кому-то вдруг приспичило проверять его анкетные данные более подробно. Подозреваю, что тут далеко не все сошлось бы. Но я все-таки исходил из того, что мне придется иметь дело с окруженцами, у которых, даже при наличии каких-нибудь особистов, не будет ни времени на разные дурацкие проверки документов, ни даже устойчивой связи с вышестоящими штабами. А когда ты долго и качественно отмораживаешь задницу, плотно обложенный со всех сторон злыми супостатами, на многое начинаешь смотреть проще.
Также в моих карманах лежали еще три вполне внушительных, напечатанных на машинке и снабженных печатями и подписями документа.
Первым был подписанный начальником Главного автобронетанкового управления РККА комдивом Д. Г. Павловым и замначальника ремонтно-восстановительной службы Северо-Западного фронта неким полковником А. А. Чикиным приказ о срочном откомандировании всего личного состава 13-го АРВБ в распоряжение начальника Ленинградской гарнизонной ремонтной базы военинженера 2-го ранга Я. Э. Брахта, «для выполнения важного задания командования». Я придумал именно такую формулировку в данном приказе, поскольку выдергивание под каким-то, даже вполне благовидным предлогом одного лишь Игнатова по-любому смотрелось бы крайне подозрительно. Да и у Кюнстов был с собой подобный документ, только с более ранней датой. Следовало признать, что дорогие работодатели, что бы я там о них ни думал, даже без моей помощи сумели достаточно убедительно замотивировать срочный отзыв ремонтников в тыл – в январе 1940 г. Северо-Западный фронт всерьез готовился к февральскому прорыву линии Маннергейма и производственных мощностей, а также рук для ремонта подбитой в предшествующих, предновогодних боях техники действительно очень не хватало. Ну а то, что при этом, возможно, придется тащить через фронт не одного потенциального великого ученого, а и кого-то еще, выглядело сущей мелочью.
Вторым был приказ, обращенный к командирам и личному составу всех окруженных частей 8-й армии, подписанный начальником штаба Северо-Западного фронта командармом 2-го ранга И. В. Смородиновым, предлагавший всему личному составу окруженных частей осуществить срочный прорыв за линию фронта и разрешавший, в случае необходимости, оставить на месте неисправное тяжелое вооружение, технику и транспорт. Этот приказ был нужен мне исключительно для того, чтобы сделать возможный прорыв из кольца через фронт более массовым. Все мало-мальски повоевавшие люди знают, что прорываться куда-либо в составе роты или батальона почти всегда проще, чем, скажем, всего впятером или вдесятером. Тем более что здесь вокруг «котлов» точно не было вражеских окопов или долговременных огневых точек, поскольку блокировку осуществляли легковооруженные пехотные и лыжные подразделения финнов.
